Колокольня Кваренги: рассказы
Шрифт:
Потом для деда на долгие годы наступило затишье. Он, как и прежде, таскал муку из Мястковки в Городковку и зерно из Городковки в Мястковку, праздновал пасху, постил в Иом-Кипур, одалживал гроши чоловикам, жинкам, Хаиму Безумному, никто не отдавал, и все любили его, а жинки даже балакали с ним на его родном языке, что говорило об особом уважении.
И дедушка совсем забыл бы, что его когда-то расстреливали, и, может, никогда и не вспомнил об этом, если бы не повели его в третий раз…
…В июле сорок третьего в местечко пришли румыны и, можно сказать, что местечку по сравнению с другими —
Действительно, румыны никого не трогали. Они, правда, переименовали местечко в гетто и запретили оттуда выходить… Но какая ж война без гетто. И все-таки третий раз деда расстреливали румыны…
Как часто в жизни бывает, все началось с пустяка…
Дед спустился к реке, и, как назло, в это время подошли румыны. Это были веселые хлопцы, неплохо откормленные на местных харчах. Энергия из них так и перла.
Сначала они сломали иву. Отсмеявшись, поймали козу, — это была коза Немировского, раньше она давала в день около трех литров — и начали на ней кататься верхом, сперва по одному, затем по двое. Вначале коза отбрыкивалась, потом не выдержала… И тогда румыны заметили деда. Дед тоже их заметил, и пытался скрыться, но не тут-то было — румынам всем вместе было семьдесят два, деду семьдесят четыре…
Один из них, мягко улыбаясь, подошел к деду, взял его за бороду и нежно погладил ее.
— Barba frumoasa, — сказал румын.
Он взял штык и хотел отрезать дедушкину бороду.
Дед возмутился — такое не пришло в голову даже немцу Кранцу. Старый еврей без бороды — где это видано? Он скорее бы расстался с головой.
— Извиняйте, — сказал он, — али вона трохи нужна мне самому.
— Barba frumoasa, — повторил румын. Ему было весело. Ему понравилась борода, и он уже занес штык.
Что оставалось деду? Он поднял румына высоко над головой, вместе со штыком, и бросил в речку, на самую середину… Румыны, стоящие на берегу, загоготали. Им, в конечном счете, было все равно, над чем смеяться…
А это было действительно смешно, если бы не одно обстоятельство — румын, которого вместе со штыком бросили в воду, не умел плавать. Получалась забавная картинка. С одной стороны — хохочущие, с другой — тонущий, с третьей — дедушка, который не знал, что ему делать: то ли бежать, то ли спасать?
Конечно, если бы дед знал, что румын не умеет плавать, он бы его бросил не в реку, а в какое-либо другое место, но… Короче, будь река глубже полутора метров, доблестная армия боярской Румынии не досчиталась бы своего героя.
Дед не стал дожидаться, когда отчаянно барахтавшийся румын выберется на берег. Он ушел. Но чувствовал, что ушел ненадолго… Поэтому он решил попрощаться с Ребеккой. Наконец-то у него представилась такая возможность. Ни с Кранцем, ни с Сухаренко он не мог себе этого позволить — его брали, не предупредив. Он хотел проститься с Ребеккой, которую любил, и наслаждался жизнью с которой во все дни суетной жизни своей. Но Ребекки дома не оказалось… Ее всегда не оказывалось дома в самый ответственный момент, и дед отправился искать ее по местечку.
У
Пожилой румын не отличался оригинальностью — он повел его к дубу, и деду на душе почему-то стало легче. Он уже верил в какие-то сверхъестественные силы этого дерева, дважды, как ему казалось, каким-то странным образом спасшего его.
Они шли полем. Румын жаловался. Ему всегда не везло: прошлым летом молния подожгла домик, на его поле вот уже полгода установлена зенитная батарея, а откуда собирать урожай? И даже сейчас его приятели — кто в Париже, кто в Вене, на худой конец, в Варшаве, а он должен торчать в этой вонючей дыре… Они шлют посылки, их жены перебираются в Бухарест, а что он может послать своей Марии — фунт вонючего мяса или талэс?.. Так он ей не нужен, у них своих евреев до черта, и тоже, между прочим, несмотря ни на что, лучше него живут, и у каждого есть золотой…
Так они подошли к дубу. Дед встал. Румын вскинул ружье и спросил: — А у тебя есть золотой?..
У деда было два золотых, но оба — до Первой Империалистической, тогда-то он их и зарыл в землю — тогда все в местечке зарывали золото в землю, но некоторые потом нашли. Дед не нашел, хотя и искал. Говорят, что оно иногда уходит…
Все это дед и выложил румыну — было до войны, зарыл за домом, а те ушли. Но он непременно знайдэ пану румыну золотой, що вин ему так потрибен. Зараз они пийдуть по хатам, и ему кто-нибудь одолжит, хотя бы Шимен.
И тут румын, тяжело опёршись на ружье, опять стал жаловаться: с тридцать второго года у него болит печень, а делать операцию не на что, Мария, жена, конечно, хорошая, и работает, как вол, но уже дважды изменяла с Бабуреску. И вот сейчас его приятель из части тоже расстреливал одного «эвреу» и у того оказался золотой при себе, а он почему-то должен ходить по каким-то шименам и, как нищий, просить золотой. А он — не нищий, к тому же этот Шимен может не дать и тогда опять придется возвращаться сюда, а у него болит печень…
— Шимен Коссидовский не даст? — удивился дедушка…
Шимен Коссидовский не дал.
— А если придут за мною? — резонно спросил он. — У меня только один.
— Пойдемте к Немировскому, — предложил дедушка румыну. — Файвел Немировский даст!
— Послушай, — сказал румын, — если твой Файвел не даст, я тебя расстреляю прямо у его дома.
И в подтверждение своих слов он щелкнул затвором.
Файвел Немировский дал. Они вместе лежали когда-то на крыше, в самообороне, которая целых два дня и две ночи не пускала Деникина в местечко…
— После войны — вернешь, — сказал Файвел…
Румын спрятал золотой и попросил дедушку сказать Файвелу, чтобы тот дал еще один золотой, если он, конечно, не хочет, чтобы его расстреливали. Румыну вдруг показалось, что фортуна повернулась к нему другим местом, чем обычно.
Но дедушка заметил, что румын, видно, плохо знает, кто такой Файвел Немировский и провоцировать его бесполезно.
Румын снова начал жаловаться и уже сообщил, что старшая дочь косая, и никто ее не берет, и что… Но тут дед плюнул, махнул рукой и пошел к дому. Над местечком стояла полная луна.