Колумб Земли Колумба
Шрифт:
Сальме
Незаметно загорается и становится все ярче тоненькая ниточка щели в дверном проеме. Она сообщает пленникам о том, что ночь миновала и занялся новый день. Что-то он им принесет?
Веревки, которыми их связали, больно впиваются в кожу, и измученные пленники застыли в каком-то странном состоянии. Это и не сон, и не бодрствование.
Руки Ааду стали почти бесчувственными. Но он все же ощущает, как по его голой руке ползет вниз что-то горячее. Рядом с его ухом прерывистое дыхание.
— Не плачь, —
Девочка всхлипывает и не отвечает.
— Пеэтер, спишь? — спрашивает Ааду.
— Нет, — слышится в темноте.
— О чем ты думаешь?
— «Думаешь»? О чем тут думать?! Хорошенькое место для раздумий.
— Все равно. Человек всегда думает. Я вот думаю о том, что когда-то читал. В книжках все казалось иначе. Например, «Молодая гвардия». Все там было ясно и просто, когда читал, думал: сам бы поступил точно так же. И если будут издеваться, или свяжут, или… плюнул бы им в лицо, зубами бы вцепился. И как умер бы — гордо! А теперь… — Ааду вздыхает и через некоторое время грустно добавляет: — Хочется спастись.
— И хныкать перед ними будешь? — допытывается Пеэтер.
— Не знаю… Нет, не стану… пожалуй…
— То-то и оно. А Урмасу сказал по дороге… Помнишь?
— Сердце болит поэтому, — отвечает Ааду. — Но ведь тогда я не знал, что все так просто.
— То-то и оно… — протяжно повторяет Пеэтер. — Но до тех пор, пока душа в теле, нельзя терять надежду. — Помолчав, продолжает: — Только бы ребятам повезло… было бы уже не так плохо. — И тут же замечает с иронией: — Тоже мне герой, заботится о товарищах, а сам в беде.
— Эх, черт побери все! — ругается Хиллар. — Но жалеть поздно. Надо…
— Надо что-то предпринять, так нельзя! — подхватывает Пеэтер, которого раздражают недомолвки. — Сами мы тоже дураки хорошие! Грызли веревку — аж все морды пораспухали. Можно было посмотреть, у кого самая толстая веревка, и развязать узел зубами. Сколько времени выиграли бы.
— Их, кажется, всего трое, а нас четверо, — рассуждает Ааду. — И они не все время втроем приходят… Если мы руки развяжем, а спрячем их за спиной, словно они у нас по-прежнему связаны… В полумраке этого не заметят. И если войдет, предположим, один, надо будет сразу напасть. Вырвать винтовку и… прикладом по башке, чтобы не пикнул.
— Надо ногу подставить, чтобы полетел носом в землю, — подхватывает Пеэтер. — И тогда… прикладом? А если у него автомат на груди висит?
— Действительно, риск большой, но ничего невозможного нет, — воодушевляется Хиллар. — Когда упадет, надо первым делом загнуть ему руки за спину.
— И сразу связать ноги, а потом руки, — уверенно говорит Ааду. — Ребята, у меня веревка толстая, может, попробуем?
Попробовать не удается. С шумом убирают запор у входа. Широкая полоса света заливает бункер и безжалостно обнажает всю безнадежность положения. Но пленникам не долго удается разглядывать себя. Ничего не говоря, Хусс наклоняется над Сальме и пытается развязать ее путы.
— Вставай! — сухо командует он.
Одеревеневшие ноги не хотят слушаться. Нетерпеливо Хусс следит, как медленно поднимается Сальме, наконец подхватывает ее и ставит на ноги. Потом толкает пошатывающуюся девочку к двери.
— Куда вы ее ведете? — спрашивают три мальчишеских голоса хором. В ответ только глухо стукает захлопывающийся люк.
Сальме впереди, Хусс за нею с автоматом, идут они через поляну. Жадным взором девочка смотрит на свежую, омытую росой зелень вокруг. Дух перехватывает от неудержимого желания свободы.
— Направо! Прямо! — сурово командует конвоир. — Иди, дурочка! — коротко прикрикивает Хусс, когда Сальме останавливается перед входом в другой бункер. Упершийся под лопатку ствол автомата заставляет ее войти в сумеречный проход.
Через бойницы под потолком проникает в бункер дневной свет, кроме того, тут горит еще и яркая газовая лампа. Одна половина ее прикрыта куском картона, чтобы свет не бил в глаза сидящим за столом. А за столом сидит Старик и барабанит пальцами.
Старик долго смотрит на девочку, не произнося ни слова.
— Сколько вас пришло сюда? — начинает он допрашивать девочку.
Сальме не отвечает.
— Сколько вас пришло сюда? — повышает голос Старик.
В своей коротенькой жизни Сальме несколько раз приходилось испытывать парализующий страх. Она боится мышей. Каждый раз, когда она видит эту маленькую серенькую зверюшку, все ее тело охватывает жар, она вскрикивает и колени начинают дрожать.
Сейчас она не вскрикивает, но колени ее пронизывает предательская дрожь.
Старик поднимается, берет со стола листок бумаги и тычет девочке под нос. Это отнятая у Хиллара карта.
— Где вы это взяли?
Колени у Сальме дрожат, словно она едет на подножке дряхлого грузовика. Широко раскрытыми глазами она уставилась на Старика. Перепуганная, она едва дышит.
— Отвечай! Где вы взяли карты?
Никакого ответа. Разъяренный Старик замахивается и дает девочке пощечину. Девочка падает. Поднявшись на ноги, она беззвучно всхлипывает.
— Молчать! — вопит Старик и добавляет ругательство.
Походив взад-вперед от стола к девочке и обратно, он садится за стол.
— Сколько вас пришло?
Пальцы Старика снова начинают барабанить по столу.
— Ах, по-доброму не говоришь? Ну как будет барышне угодно! Хусс, прижми-ка ее!
Хусс, хмуро стоящий за спиной Сальме, уставился в землю и не двигается.
— Прижми ее, Хусс! — командует Старик. — Легонько, но сладко.
Хусс по-прежнему стоит неподвижно. Наконец бросает Сальме: