Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
— Здравствуй, проходи. Тебя, кажется, Кириллом зовут? Да, я помню. Ты в прошлом году так удачно пел на концерте…
Кирилл затоптался на мягком ковре и зыркнул на Женьку: «Не копайся».
Женька ускользнула в другую комнату, а мама подозрительно глянула вслед. И опять обратилась к Кириллу:
— Проходи и садись. Не стесняйся.
— Мы на минуточку, — пробормотал Кирилл.
— Никаких минуточек, — решительно сказала старшая Черепанова. — Сначала чай… Женя! — она взглянула на вернувшуюся дочь. — Почему вы только на минуточку? У тебя распорядок,
— У нас общественная работа, — поспешно сказала Женька. — Мы едем к одному мальчику, надо выяснить… одно обстоятельство…
Женькина мама снова покачала высокой бронзовой прической — на этот раз недовольно.
— Ох, эта работа… Я уже говорила Еве Петровне: нельзя иметь столько нагрузок. Если бы Женечка не была третий год председателем, я давно перевела бы её в английскую спецшколу. Но куда денешься, если говорят про долг перед коллективом.
Женька слегка покраснела и умоляюще посмотрела на Кирилла. Она-то сразу поняла, сколько теперь у Кирилла возможностей позлословить. Кирилл великодушно отвёл глаза.
Женькина мама заявила, что никакая работа не пострадает, если дети выпьют чаю. И потребовала, чтобы Кирилл вымыл руки и сел к столу. Руки он вымыл очень торопливо, а за стол сел с облегчением: можно было спрятать под скатерть пыльные ступни и чёрные от угольной крошки колени.
Вишнёвая скатерть была с тяжёлой бахромой. Бахрома щекотала ноги, и Кирилл старался не двигаться, пока Женькина мама расстилала клеёнку и расставляла чашки. Он лишь водил глазами, оглядывая комнату.
Бахрома была не только у скатерти. Она почему-то везде виднелась: у ковра над диваном, на малиновых портьерах, на тёмно-розовом платке, наброшенном на торшер. Даже на рукавах и подоле халата Женькиной мамы. Халат был чёрно-красный с индейским узором.
Женькина мама принесла чайники, варенье и вафли. И началось мучение. Надо было глотать чай, интеллигентно орудовать тонкой ложечкой и терпеливо отвечать на вопросы.
Первый вопрос был, где работает папа.
«Могла бы и помнить, если ты член родительского комитета», — подумал Кирилл и вежливо сообщил, что папа работал на Сельмаше, в сборочном цехе, а недавно перешёл на другую должность. Куда и кем, не стал уточнять.
— А мама?
— Мама — портниха. Бригадир. Сейчас пока не работает, у меня брат маленький.
— И ты, наверное, помогаешь маме?
— Помогаю, — со старательно-скромной улыбкой ответил Кирилл и мысленно проклял всех Черепановых до седьмого колена.
Женькина мама благосклонно улыбнулась. У неё было красивое лицо, но что-то в нём казалось ненастоящим.
Кирилл видел Женькину маму и раньше, но это бывало в классе, и там, издалека, лицо её выглядело очень молодым. А сейчас Кирилл вспомнил старинное блюдо, он его любил разглядывать, когда гостил у бабушки в Тюмени. Там на фаянсе был нарисован синий дворец, олени и лебеди. Издали блюдо как новенькое, а когда подойдёшь вплотную, на блестящей поверхности видна сетка мельчайших трещин. Так же и лицо старшей Черепановой:
— А как у вас в этом году с самодеятельностью?
«Ну что тебе от меня надо?» — тоскливо подумал Кирилл, и в это время в прихожей спасительно затрезвонил телефон. Женькина мама выплыла из комнаты.
Женька смотрела понимающе и виновато.
— Давай сматываться, — полушёпотом потребовал Кирилл. — Узнала адрес?
— Северная улица, дом шесть. Номера квартиры нет почему-то.
— Какие на Северной квартиры! Там домишки… Пошли.
— Нельзя, пока мама не отпустит.
— Чтоб вас…
От огорчения Кирилл до самых пальцев погрузил в варенье вафлю и начал торопливо жевать. Потом ещё раз огляделся, увидел большое зеркало, а в зеркале себя.
Да, не похож он был на благовоспитанного гостя. Сбившаяся майка, растрёпанные волосы, следы угольной пыли на узком толстогубом лице, облупленная переносица, варенье на подбородке. Чёрт его дёрнул сюда прийти…
За дверью слышался приглушённый и, видимо, взволнованный голос старшей Черепановой. Потом звякнула на рычагах трубка, и Женькина мама возникла в комнате. У неё был какой-то замороженный взгляд.
— Странно, — сказала она, глядя мимо Кирилла. — Евгения, что за дикая история у вас в школе? Какой-то кошелёк… И Ева Петровна подозревает, что здесь замешан Векшин… Неужели это возможно, Кирилл?
Лучше всего было прыгнуть в седло прямо из окна и потом навсегда забыть об этом доме.
Кирилл не двинулся, только сжал тонкую ложечку так, что она слегка согнулась. Уши у него начали пылать (хорошо, что под волосами не видно). Щекочущая бахрома, обильно украшавшая комнату, вдруг показалась ядовитой, как мохнатая оторочка жгучих медуз, с которыми Кирилл познакомился прошлым летом на Чёрном море.
— Да что ты, мама! — с отчаянием воскликнула Женька. — Ну, при чём здесь он? Ева Петровна ничего не знает!
— Как ты можешь так говорить про свою учительницу!
— Потому что она не знает! А мы знаем! Мы как раз сейчас должны выяснить!
Кирилл встал.
— Спасибо за чай, — сказал он. — До свидания. Черепанова, я подожду тебя на улице. Если пойдёшь…
Уводя из-под окна велосипед, он услышал громкие голоса: отчаянно-слезливый Женькин и деревянно-справедливый её мамы. Слов было не разобрать, они перепутывались друг с другом. Потом до Кирилла донеслась фраза:
— По крайней мере, надень спортивный костюм, чтобы не очень отличаться от своего… босоногого кавалера.
Через минуту из подъезда выскочила Женька в синем тренировочном костюме. Она рывком выволокла за собой девчоночий велосипед-подросток. На Кирилла она не смотрела, была красная и с мокрыми глазами.
«А жизнь у неё не сладкая», — вдруг подумал Кирилл. И хмуро спросил:
— Ты ездить-то умеешь?
Женька сердито тряхнула волосами.
— Ты думаешь, я совсем такая… комнатное растение?