Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
Комната узкая с одним окном на реку. Деревянная с глухими высокими стенками кровать, на ней оленьи шкуры, заячье одеяло. Русская печь выступает задней стенкой на полметра.
— Попробуй, дед, какая кровать!
— Слезь, Андрей, нехорошо с ногами.
Андрей спрыгнул и подбежал к окну.
— А наших нигде нет — ни Гольца, ни Ветки.
— Найдутся, — неопределенно говорю я.
В ларь заглянули — кроме мышиного помета нечего нет. Около ларя на полу кольцо.
— Потайной ход из крепости.
— Ну-у? — тянет Андрей. — Откроем?
Открыли, потянуло сыростью.
— Нету хода, — говорит разочарованный Андрей. — Возьму один? — показывает на туесок.
— Бери, — вылезаем из погреба. Рассматриваем на свету туесок — расписан тонкой резьбой по бересте. Вырезаны упряжки, олени, гон лосей. Андрей переворачивает туесок кверху дном, на стол сыплется чешуя с пятак величиной, только гораздо тоньше, а цветом такая же. Не могу понять, от какой рыбины, в жизни не видел такую крупную чешую. Загадка.
Андрей тоже вертит чешуину, пробует на зуб.
— Соленая, — говорит.
Любопытство разгорается — надо сеть поставить на ночь. Андрей не возражает.
— Давай затопим печь?
— Затопим, Андрюха, и печь, и камин, давай устраиваться.
Принесли свои пожитки. И пошли готовить древа. Я рублю сушняк, Андрей таскает его в дом.
В печи обнаружили чугунок, треснувшую сковороду и деревянную обожженную по краям лопату. «Хлеб садили», — подумал я. Поленья тоже удобно укладывать: на лопату полено — в в печь. Я взял чугунок и пошел на речку, отдраить его. Речка отливала синевой и исходила прохладой. Кусты висли над самой водой. Я нарвал пучок прошлогодней травы, обмакнул в воду, сыпанул в чугунок песку и стал тереть. Прибежал запыхавшийся Андрей.
— Дед, — таинственно зашипел он, будто нас могли подслушать, — на печи кто-то сидит.
— Да ну? — вырвалось у меня. — Показалось.
— Честно.
Пошли в дом. Засветил лучину, залез на печь. Пусто. Только коса лежит со сломанной пяткой.
— Ах ты, Андрюха!..
— Честно, дед, видел же, белое…
Чертовщина всякая лезет в голову. Не заболел ли уж? Смотрю на Андрея — вроде бы все в порядке и голова холодная. Отвлечь надо парня.
— Пойдем, покидаем, может, на уху надергаем.
— Пошли, — с готовностью говорит Андрей.
Достаю из рюкзака катушку, и идем на берег. Снимаю с накладок у лодки болт — они и на смоле удержатся. Направил спиннинг, сменил блесну — вместо ельчика наладил под гольяна желтенькую, ложечкой. Закинул — чуть не до середины речки достал. Стою, кручу катушку, не торопясь, удилишком подергиваю. Андрей неподалеку в заливчике бродит, шитиков, что ли, ищет.
Вдруг спиннинг из рук чуть не вылетел — только катушка заскрежетала, и мырь пошла по воде. Захватило за живое, стравил и опять внатяг — леска-миллиметровка, черта выдержит, а вот якорек слабоват. И Андрей тут как тут.
— Сидит, — шепчет.
— Сидит, братуха, сидит…
Вдоль берега: то вверх, то вниз водит. Как всплеснет —
— Махина, — с уважением говорит Андрей.
— Тащи, Андрюха, ружье!
А сам в воду забрел, подвести стараюсь — вымотать силенки. А Андрей уже сует ружье. Не могу оторвать рук от спиннинга.
— Поставь на автомат и приготовься. — Андрея учить не надо, в один момент все готово, собачку перевел, стал наизготовку, только ствол нетвердо держит — тяжеловат для него.
— Нажимать? — спрашивает.
— Не надо, так стой. Как выведу на отмель, сразу подавай.
И вдруг леска совсем ослабла. Ушел… Нет, поводит легонько, подергивает. Даже под ложечкой ноет.
Слабины не даю — выбираю, но и через силу не тяну. Оборот за оборотом проворачиваю катушку. Отдыхает. Это плохо, так долго протянет, пока вымотается из сил. В глубине вроде серебрится рыбина. Нахаживаю леску, не спускаю, смотрю — как подводная лодка идет! Уже и жабры ощерились, хвост заломился, сопротивляется. Только бы не рванула!
А стрелять рано — пуля в воде вязнет и направление меняет.
— Видишь, дед! — Андрей тоже азартом исходит. — Оглуши!
— Рано, Андрей!
Уже красные плавники под бело-розовым брюхом выделяются. Если нас увидит, с ходу рванет. Хотя бы еще с метр — вот уже и глаза навыкате рябят. Едва дыхание перевожу, даже внутренности дрожат.
— На, Андрей, держи, — шепчу, — крепко, обеими руками, только не рви, а тихонечко отходи назад и катушку держи, тащи ее к берегу.
Беру пятизарядку наизготовку.
— Как выстрелю, отпускай катушку, а удилище держи!
Андрей пятится, напружинился весь. Рыбина изгибает свой руль — хвост и с силой вылетает на поверхность. Три выстрела один за другим: бах, бах, бах! И из воды оранжевые буравчики.
Хватаю леску и тяну, забредая в воду. Таймень, вздрагивая плавниками, тупо идет к берегу, за ним тянется красная размытая дорожка.
— Вот это да! — прыгает Андрей и меряет шагами рыбину от хвоста до головы.
Прежде чем разделывать добычу, сходили за топором, захватили котелок, чайник, рюкзак. Голова в чугун не входит, пришлось разрубить — это на уху, хвост — тоже в уху. С полпуда разделали для копчения, вынули кости, порезали долями. В туесок засолили с лаврушкой, немного перчику, остальное убрали в погреб, на вешала. Завтра к обеду сделаем коптильню, к этому времени и рыба просолеет. Пока разделали, приготовили обед, и время ужина подоспело — за одним разом и поедим: разложили сухари, разлили уху, рыба на сковороде дымит паром, а дух идет — поджелудочную железу захватывает. Едим рыбу с сухарями, запиваем юшкой.
Андрей убирает со стола объедки.
— Одно плохо, — говорит он, — собак нету. Пойдем искать, дед. Ну, пойдем, а? Сами они ни за что не придут. Жалко мне их, честно, дед. Мешок понесу. И ружье.
— Подождем еще денек, знаю я эту Ветку — увяжется за зверем, трое суток будет гонять.
Андрей замолкает. Берет котелок и идет по воду.
Вижу, что его гнетет ожидание. Но на что-то еще надеюсь.
Андрей принес воды, ставлю котелок в печь.
— Не выбрасывай, Андрей, кости, придут съедят!