Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
— Ты и взаправду собираешься ателье открыть?
— Взаправду, дед, летопись стройки делать будем из снимков. Лучше бы на пленку, конечно.
Славка бросил в ведро тряпку, вытер руки о рубаху, снял со стены аппарат.
— Видал такую машину? «Практика».
Я повертел в руках новенький аппарат в блестящей черной кобуре.
— Ну, ты, Славка, даешь, на какие только шиши?
— Как на какие, на подъемные. Сколько мы моментов пропустили, а надо бы запечатлеть. Помнишь, как на Лебяжьем голец льдом блестит — глазам больно, а под тобой облака, будто кто перышек навтыкал в небо, и марь дрожит,
— Хорошо бы сейчас кусок заливного, заливать-то ты здоров, а вот жрать нечего.
— Да, заливного нету, есть картошка в распашонке и огурцы маринованные.
Славка сдвигает свои лабораторные принадлежности, освобождает половину стола и идет мыть руки.
Я достаю хлеб из полиэтиленового мешка, режу горбушку пополам. Ставлю кастрюльку с картошкой и открываю банку с пупырчатыми огурцами. Славка достает вилку и откуда-то из-за ножки стола бутылку коньяка.
— Полагается, дед, по десять капель — обмыть подъемные. Это мне Василий Андреевич посоветовал взять машинку, он бы тоже взял, но у него «Зоркий-4», тоже хвалит. Обещал забежать. — Славка взглянул на часы и выставил еще одну рюмку. — Хорошо бы, дед, перетащить сюда Талипа, Димку, Андрюху. Вот только боюсь, этот настырный Талип не поедет, раз отказали. Может, организовать вызов через эту женщину, только неудобно лезть человеку в глаза. Но работяги нужны, это точно знаю. И койка в общаге есть, у меня же разрешение. Мог бы и на моей койке, если ты, конечно, не возражаешь, только честно, дед…
— Честно, как эта картошка!
В общем, через два дня вызов Талипу был послан.
— Порядок! — подпрыгнул Славка и сразу засуетился: — Может, на почту сбегать — телеграмму отстучать, пока не закрыли, а?
— Беги, беги, только умойся, там ведь девушки, а ты холостой.
— «Девушки, девушки, где вы…» — поет Славка, он уже одет. — Покедова, — «делает ручкой» из-за двери. — Забегу в магазин, соку и соли возьму. — Слышу по лестнице только бух, бух сапожищами.
Вспомнилось: захожу на монтажную площадку, Славка с ребятами крутится возле шагающего экскаватора, смотрю — что за черт — в робе, а на ногах тапочки. Ребята посмеиваются:
— Ты что, на марафон собрался?
Глянул он себе на ноги…
— Вот ешкина-мать! За что боролся, на то и напоролся: никак не могу с этой чистотой сладить, что за мужицкая привычка. Вчера тоже начудил: спросонок упорол на улицу, ищу уборную, совсем забыл, что это дело в дому.
— Склероз, Вячеслав Иванович, называется.
Достаю из бумажника и подаю Славке телеграмму.
Он вертит в руках, долго не вскрывает, заглядывает и говорит облегченно:
— Точно, от Талипа!
И вот мы со Славкой ездим к автобусной остановке встречать Талипа. Третий день подряд. Автобус приходит по расписанию, а Талипа все нет.
— Может, забуксовал? — предполагает Славка и начинает сердиться. — Тут ждешь… Ну его к черту!
— Раздумал.
— Тогда зачем телеграмма? Начальство тормознуло?
— И это вполне возможно.
— Жди его теперь, как девицу красную. Ждать да догонять — хуже горькой редьки. Да-а, дед, а хорошо бы Талип редечки привез, мы бы ее тертую да с холодным кваском.
— Неплохо бы!
— А может, он женился, с женой нагрянет, — оживился Славка. — И в телеграмме — «выезжаем», заметил? Вот потеха-то,
— У нас поживут, думаю, ты не откажешь?
— Ну, ты даешь, дед! «Весь ЛЭП прытащим, товарищ командыр», — подражает Славка Талипу. — А все же придется врезать по шее как следует этому «гаешка мэ-двенадцать»!
— Да брось ты, Славка, переживать. Не удавятся, так заявятся. Может, решили вдвоем с Димкой двинуть, а тот к Галке в Москву завернул.
— Не-е, дед, рассохлось у них. Галка с каким-то доцентом упорхнула, насолить Димке хотела, а за что солить-то? Сам посуди. За что солить. Письма писал, — Славка загибает палец. — Гроши исправно слал. Не поймешь, что у них, у женщин, происходит, поди разберись, что им надо. Потом и она ему, Димке, жалилась, с доцентом они разбежались будто, не тот он человек оказался. Но и Димка после этого уже не мог. Он ведь все пацана хотел, Димка. Она же к нему не раз приезжала: уедет тяжелая, а вернется… Потом-то она осознала свою ошибку. Но это уже было потом… Димка ничего не хотел поправлять. Другой раз скрипнет зубами, и все. Я так понимаю: если женщина осознала, поняла, то и ее можно понять. Но как-то советовать не решался, вот я про себя… — Славка на минуту примолк, отвернулся и стал смотреть в ту сторону, откуда должен был прийти автобус, но автобуса не было видно, и он снова заговорил: — А вот я про себя не знаю даже… Говорят же — чужую беду руками разведу.
Все эти три дня одни и те же разговоры. Ждем у моря погоды. Славка уже из себя выходит.
— Ну, хомут схлопочет от меня, вот увидишь. Просто невыносимо так издеваться. А может быть, самолет упал или автобус накрылся, и так бывает ведь?
— Не каркай, Славка, еще чего, — не выдерживаю я. — Пустомелишь. Приедут — мимо не проедут. Тут край земли, дальше дороги нету. Тупик.
Автобус приходит и уходит, и, проводив его, мы на мотоцикле мчимся на работу. Мотоцикл этот Славке удружил я. Хлюпает носом, простывает — осень уж. Сивую траву на обочинах дороги подломило морозцем — хрустит на ветру, а еще недавно стелилась волнами, текла. Вот уже и хвоя на лиственницах полыхнула желтком, и карликовая березка забурела в марях.
— Больше не поедем, ну их, — Славка обижен.
На перекрестке вылезаю, а Славка двигает дальше, на монтажную площадку, мимо «нахаловки». Времянки разрастаются, как лишайники. Несмотря на строгий запрет, ничего с самозастройщиками сделать не могут. Цепкая штука — жизнь. Да и надо ли так строго судить тех, кто не может быть долго в одиночестве, без родных и близких. Говорили, один монтажник больше года пробыл в одиночестве и только вырвался в отпуск — на самолет и к жене, с порта прибежал домой, обнял и не отпускает… Она ему — хоть рюкзак-то сними. И смешно и горько.
Наутро, без четверти семь, Славка уже тарахтит мотоциклом. И виновато улыбается.
— Я так просто, дед, только взглянем на автобус и немедленно смотаемся.
— Да что уж там, поехали.
Автобус сверкнул вишневыми боками, весь в стекле. В окна пялятся Талип и Димка и какой-то паренек.
— Гляди, ихние морды, дед! — кричит Славка.
Первым из автобуса выскакивает пес. Понюхал воздух, покрутил черным, с глубоким разрезом носом и к Славке, облапил, принялся прыгать нос в нос, а Славка я доволен.