Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой
Шрифт:
Марко потупил голову и растерянно уставился в одну точку.
— Почему ты молчишь, Марко?
Не дождавшись ответа, учитель сел на край парты и долго отчитывал нас за то, что мы попусту тратим силы на драки, вместо того чтобы жить дружно. Потом он отпустил всех, кроме Бузо и Марко.
Через раскрытое окно во двор долетали слова учителя:
— Значит, Бузо, ты во что бы то ни стало хочешь скрыть истинную причину этой некрасивой истории. Увиливаешь от ответа, ловчишь, как на уроке, когда сказку пересказывал. Подумай о своих поступках, о своем отношении к одноклассникам. Нельзя же бесконечно ссориться и враждовать, ведь вам долгие годы предстоит жить бок о бок, встречаться и
Угрюмые, с низко опущенными головами вышли приятели из школы. Видать, здорово он их пронял. Теперь-то уж наверняка все образуется! Но Бузо на рысях пересек двор, смерив нас исподлобья злющим взглядом. Поди догадайся, что у него на уме.
V
Сегодня учитель рассказывает о первобытных людях, которые питались кореньями и травой. Чудно как-то получается, недоумеваю я, во все глаза глядя на учителя. Выходит, первобытные люди — ну совсем как я, Васе, Коле или, скажем, Длинный — шли в поле и собирали щавель или корешки горечавки? Ух и вкуснотища! А Длинный говорит, что только это и ест, ведь дома-то у него шаром покати.
Таращусь я на учителя, а Васе бац меня по колену и на окно показывает. Оборачиваюсь и вижу: к растрескавшемуся стеклу прилепился носом Длинный — точь-в-точь святой в рамке. Вот уж легок на помине! Рот до ушей, на нас глазеет. Через минуту уже весь класс смотрел в окно. Учитель сердито погрозил Длинному, но тот и ухом не повел. Тогда учитель постучал пальцем по стеклу, а Длинный знай себе моргает да зубы скалит. Пришлось и на этот раз позвать сторожа. Только раньше как бывало: хватал сторож дядя Петре хворостину — и под окно. Обломает хворостину о спину Длинного и тащит его за шиворот со двора. А вечером окна в школе оказывались разбитыми вдребезги. На партах, на полу столько камней, что впору корзинами собирать. Теперь дядя Петре, наученный горьким опытом, действует иначе.
— Длинный, слез бы ты, родной, — слышим мы, как ласково уговаривает он парня. — И учителю мешаешь, и ученики отвлекаются.
— А меня почему в школу не берут? Я тоже учиться хочу.
— Да как тебе сказать… кх-кх… нельзя тебе в школу.
— Ну да ладно, слезай, а я с учителем потолкую. Там видно будет.
Длинный неохотно отрывается от окна и садится под сливой. Но на месте ему не сидится, и, чтобы убить время до конца урока, он слоняется по двору. Куда уж тут думать о первобытных людях, скорей бы звонок! Наверняка Длинный пришел не с пустыми руками. Придется бежать домой за картошкой. Делаю я это не впервой, но всегда вскрытную, а не то не сносить бы мне головы. И так, что ни день, мама распекает меня на все корки:
— Друзей хоть отбавляй, так нет же — к убогому прикипел. Погоди, и ты такой же сделаешься. Неужто глаз у тебя нет, неужто не знаешь, какая у Длинного мать?
Ага, значит, это все-таки его мать. А люди судачат, что Длинный ей вовсе и не сын. Давным-давно нашла, мол, его Гога в поле. Хорошо, хоть у нас в команде недоумков нет, чтобы верить такой чепухе. Сколько раз мы куролесили у нее под окном, дразнились: «Горбатая Гога, горбатая Гога!» Она и впрямь была такая: скрюченная, скукоженная, испитое личико с кулачок — ни дать ни
Если уж начистоту, до нас доходили слухи, что насмешки сильно ее огорчали. Запершись в доме, Гога втайне от Длинного плакала. Днем ее редко видели в селе, людей она сторонилась. Когда же случалось ей по какой-либо надобности появиться в селе, Длинный неотлучно следовал за ней. Тут мы и пикнуть не смели: кто не знает, что в карманах у Длинного всегда полно камней? Коле уверял, что по вечерам Гога выходила к чешме [2] за водой, а потом шла в церковку. Зажигала свечи и подолгу сидела, покуда однажды ее не прогнал церковный служка:
2
Ч е ш м а — родник, облицованный камнем или взятый в желоб
— Вишь, повадилась всякий вечер в церковь шастать! А потом у нас деньги пропадают. Уж и не знаю, кто их крадет. Чтоб духу твоего здесь больше не было!
— Да разве могла Гога церковные деньги взять? — встревожился я.
— Ничего она не брала, — ответил Коле, — но с тех пор служка не пускает Гогу в церковь. Она, дескать, цветы топчет и свечи непотухшие оставляет, того и гляди, церковь спалит.
— А у Длинного деньги откуда?
— Это он назло служке потихоньку из церкви крадет.
Звонок прервал рассказ учителя. Васе снова толкнул меня коленом:
— Дуй за картошкой! Не сойти мне с этого места, если Длинный нам денег не принес.
Я возвращаюсь с картошкой и по дороге в который уж раз думаю: «Ну за что моя мама невзлюбила Длинного? Чем он ей не угодил? Парень как парень, а уж какой смелый! Пойдем за птичьими яйцами, он заберется на высоченное дерево, куда и смотреть-то боязно, а потом все яйца нам отдает. А иногда насобирает по овражкам дохлых кошек, к шестам привяжет, а шесты те у церковного служки во дворе расставит. Вот умора!»
Отдаю Длинному картошины, взамен он протягивает мне несколько монет.
— Фишки-то покрупней выбирай! — наставляет его Танас — Мало даешь.
Длинный снова роется в карманах. Митре извлекает из портфеля какие-то ржавые замки и связку ключей и, погремев ими над ухом Длинного, назначает бешеную цену. Только на кой ему весь этот хлам, когда в животе пусто? Рассовав картошины по карманам, Длинный понуро побрел восвояси.
— Длинный, эй, Длинный! — окликнул его Митре, но тот даже не обернулся. — Что это с ним сегодня?
— Мать у него хворает. Говорят, ее полевой объездчик побил, — сказал Коле.
— Отец Бузо?
— Он самый. Увидал, что Гога хворост в ивняке собирает, да как рявкнет: «Убирайся прочь! Не будет ведьме дров!» Она ему на это: «Я же ни у кого не краду. Хворосту много, всем хватит». — «Сказано тебе — сюда больше ни ногой!» Выхватил у нее из рук вязанку и разбросал по земле. Гога, хоть и была до смерти обижена, но делать нечего — снова взялась хворост собирать. Тут отец Бузо рассвирепел и так ударил ее палкой по голове, что она, бедняжка, теперь подняться не может.