Команда осталась на судне
Шрифт:
– А я тоже...
– Малыш запнулся и принялся теребить полу стеганки.
– Что тоже? Помогал ему?
Малыш молчал. Решимости у него хватило только на полупризнание.
– Ломали вместе, - подсказал Анциферов.
– Нет, - еле слышно выдохнул Малыш.
– Караулил, пока Марушко работал?
И снова Малыш отрицательно качнул головой.
– Я...
– Он с усилием проглотил что-то мешающее говорить и с неожиданной решимостью выпалил: - Ел с ним.
– И тебе в горло полезло?
– презрительно спросил Матвеичев.
– Не подавился?
Малыш поник,
– Расскажи по порядку, - вмешался Корней Савельич.
– А вас всех, - он осмотрел окружающих, - попрошу не мешать ему.
– Пришел я в каюту, - Малыш глубоко вздохнул, - а он сидит. Ест. Дал мне сухарь с маслом. "Рубай!" - говорит. Я спросил: "Откуда у тебя сухари?" А он достал из-за голенища нож. "Продать хочешь?
– говорит.
– Ешь. Или глотку перережу". Заставил съесть. И еще дал. Сгущенки. Вот. Так началось. А откуда у него сухари, я не знал. Думал, заначка с дому. У меня тоже были сухари, когда я пришел на "Ялту".
Мягкий тон Корнея Савельича подействовал. Малыш раскрывался все больше. События прояснялись. Аварийный запас Марушко похитил после бомбежки. Сперва он приносил в каюту понемногу сухарей и сгущенки. Затем у него появилась корейка и сливочное масло. Малыш понял, что продовольствие попало к Марушко нечистыми путями, но молчал. Молчал, не только боясь расправы, но и сознавая себя соучастником кражи. К тому же Марушко сумел убедить его, что сам-то он в случае разоблачения вывернется, а отвечать придется одному Малышу. Да и аварийный запас не тронут, пока не придется садиться на шлюпки, а капитан с палубы и сам не уйдет и других не отпустит.
– Слева по борту самолеты!
– донесся в салон голос с палубы.
Все бросились к иллюминаторам. Между звездами медленно плыли три зеленых огонька. Возможно, они несли спасение? А если гибель?..
Зеленые огоньки растаяли в небе. Снова "Ялту" плавно приподнимала и опускала могучая океанская зыбь. Снова тральщик был один, затерянный в пустынном море...
– Небо очистилось!..
– спохватился Анциферов.
– Давай, давай!
– нетерпеливо перебил его Иван Кузьмич.
– Бери секстан. Беги. Определяйся.
ПОБЕГ
После ужина Паша, охранявший запертого в каюте Марушко, доложил капитану, что арестованный бушует, грохочет кулаками и каблуками в дверь, кричит: "Стреляйте, лучше сразу, чем заживо морозить человека в темной каюте!"
Иван Кузьмич прошел к арестованному. Марушко ходил из угла в угол, зябко кутаясь в стеганку. Термометр показывал в каюте минус два - почти как и на палубе.
– Отведите его в салон!
– приказал Иван Кузьмич.
– Да смотрите там за ним.
– Охранять змея такого!
– проворчал Паша, пропуская вперед Марушко. Сдать его ракам на дно. На вечное хранение.
– Болтаете!
– одернул его Иван Кузьмич.
– Я рыбак, а не тюремщик, - огрызнулся Паша и прикрикнул на Марушко: Шагай, шагай! Уговаривать тебя, что ли?
Он кипел от негодования. Ему поручили не столько стеречь самого Марушко (в открытом море бежать некуда), сколько охранять его от товарищей.
У дверей салона Паша задержался.
– Слушай, ты!..
–
– Я тебя не трону. Но если умрет... считай себя покойником. Ни капитан, ни сам черт морской тебя не спасут.
После такого предупреждения ноги Марушко стали вялы и непослушны, словно чужие. Он не знал, что капитан и помполит, понимая, что в промерзшей и темной каюте арестованного долго не продержишь, сделали все возможное, чтобы убедить рыбаков не отвечать на преступление преступлением, на удар ножом - самосудом. Лишь после этого Иван Кузьмич распорядился перевести Марушко из каюты в салон.
Ненавидящие взгляды встретили Марушко в дверях салона и проводили, пока он не забился в угол за столом командного состава.
Наконец-то погасили коптилки. Прикрутили "летучую мышь". Матросы спали. Один Марушко сидел настороже. Каждый шорох вызывал у него дрожь. Порой ему казалось, что кто-то ползет между спящими, пробираясь к нему, и тогда он стягивался в упругий и мускулистый клубок.
Марушко не выдержал напряжения, нащупал в сумраке плечо Паши:
– Ты спишь?
– Сиди, жаба!
– Паша отбросил его руку.
Тяжелое дыхание усталых людей давно заполнило салон. Марушко не спал. Просчитался. Крепко просчитался! Три года назад держал в страхе и подчинении все общежитие. Дружков подобрал подходящих. Расправа с непокорными была короткая. Даже на суде свидетели не выдерживали его тусклого взгляда и смягчали показания. На траулере он тоже успел кой-кого припугнуть. И вдруг все перевернулось вверх тормашками. На что Оська казался "своим", а в решительную минуту продал. А кто мог представить, что до посадки в шлюпки потребуется ящик с аварийным запасом! Ведь все слышали, как твердо сказал капитан: судно на плаву держится надежно.
...Утром все получили по два куска жареной трески, по ломтику тронутого плесенью хлеба и по ложке сахарного песку.
Марушко принесли паек в его угол. Но он был рад этому. Здесь никто не мог зайти за спину, ударить сзади. И он отдохнет от чудовищного напряжения ночи.
После завтрака Пашу сменил хмурый засольщик Терентьев.
"Праведник!" - злобно подумал Марушко, вспомнив, как Терентьев ругался со шкерщиками из-за брака в обработке рыбы.
С наступлением темноты команда заполнила салон. Настороженный слух Марушко жадно ловил обрывки разговоров. Больше всего хотелось ему узнать, что с Оськой. Жив он? Или умирает? Возможно, уже умер! От одной мысли об этом тело его покрылось липким потом. Если Оська умрет, тогда и ему конец. Не довезут до порта, до трибунала. Сейчас трибунал казался Марушко тихой гаванью.
После ужина Паша занял свое место рядом с арестованным.
Матросы устраивались на ночь. Неторопливая беседа угасала.
Тишина, мерное дыхание спящих осилили Пашу. Голова его свесилась на грудь, потом привалилась к стене...
А Марушко все думал - упорно, об одном и том же: выживет ли Оська? Хоть бы до берега выдержал.
Марушко вдруг разглядел, что помполита в салоне нет. Где он? Куда мог уйти в такую позднюю пору? Только к Оське. Значит, плохи дела раненого, если Корней Савельич ночью не отходит от его постели.