Команда осталась на судне
Шрифт:
Матросы опешили. Они ожидали чего угодно, только не этого несправедливого упрека.
– Так не пускают же!
– опомнился Быков.
– К Оське-то!
– Нельзя было, и не пускали, - ответил капитан, не замечая своей непоследовательности.
– А сегодня я могу пропустить в лазарет двух-трех человек. Выбирайте сами, кого послать.
Навестить раненых выделили Фатьяныча, Быкова и Малыша.
Они вошли в капитанскую каюту, стараясь не стучать подкованными каблуками. Никто из них не заметил, с каким удивлением посмотрел Корней Савельич на непрошеных гостей, потом на капитана.
Раненые и обожженный
– Здорово!
– Голос Быкова прозвучал неуместно громко, и он, спохватившись, добавил почти шепотом: - Навестить собрались.
– Пришли?
– удивился Оська. Лицо его, опушенное золотистой бородкой, заострилось еще больше, веснушки потемнели, стали крупнее, четче. И только круглые голубые глазки светились от радости.
– А я-то думал, Корней Савельич не пустит.
– Не пускал прежде, - подтвердил Быков.
– Говорил, что раненым покой нужен.
– Покой? Мне?
– искренне удивился Оська.
– У меня от покоя голова болит.
– Скучаешь тут?
– Фатьяныч посмотрел на спящего соседа Оськи и выглядывающую из-под одеяла забинтованную голову обожженного кочегара. Поговорить-то не с кем?
– А Зоя?
– Оська показал головой в сторону, где Зоя разбирала перевязочные материалы.
– Шикарная девушка! Умница! Мы с ней понимаем друг друга. Она любит одеваться. Я тоже. Всю жизнь мечтал одеваться с шиком. С морским шиком! Вы знаете, как одеваются одесские моряки заграничного плавания? Картинка! Идет моряк. На нем простой комбинезон. Может быть, даже с дырками. А рубашечка... шик-модерн! Без галстука. На ногах туфли - лак с замшей. Носочки стамбульские. Фасонистая шляпа. А у меня... Комбинезон был. Дырки были. А вот лак с замшей...
– Как ты чувствуешь себя?
– спросил Быков, замечая по взглядам Корнея Савельича, что визит надо завершать.
– Танцевать еще не пробовал, - беспечно бросил Оська.
– Музыки нема. А в общем... Вы же знаете, какой я счастливый? Сунули б нож промеж ребер кому-нибудь другому... давно б отдал концы. А я мечтаю: вот война кончится - покупаю лаковые туфли. Зачем, скажете, ему понадобятся лаковые туфли? У меня прорезается какая-то биография. Конечно, полководца из меня не выйдет. Но этот сумасшедший рейс... Самолеты, налеты! Будет что рассказать в Одессе...
– На этом мы и кончим свидание, - вмешался Корней Савельич, услышав, что Оська заговорил про Одессу.
– Прощайтесь.
– Уже?
– запротестовал Оська.
– Так я ничего еще не рассказал...
Зоя понимающе переглянулась с Корнеем Савельичем и подошла к Оське, загородила его от товарищей спиной.
– Пока, Оська!
– попрощался Быков.
– Поправляйся давай. Да скажи ребятам, - он кивнул в сторону спящих, - что приходили навестить.
– Уходите?
– огорченно спросил Оська.
– На вахту надобно, - покривил душой Быков.
– На вахту?
– переспросил Оська, явно желая оттянуть прощание.
– Какая теперь вахта?
– Военная, - строго сказал Фатьяныч.
Он хотел что-то добавить, но Корней
Проводив матросов, он остановился перед Иваном Кузьмичом.
– А вы подождите.
– Опять перевязывать?
– поморщился капитан.
Корней Савельич мягко, но настойчиво подвел его к столу. Включил лампочку, висящую рядом с аккумулятором. Разбинтовал руку. Внимательно осмотрел рану.
Здоровье капитана вызывало у Корнея Савельича все большее беспокойство. Они постоянно были вместе, даже отдыхали поочередно, на одной скамье. Ночами Корней Савельич слышал, как капитан ворочается во сне. Иногда Иван Кузьмич поднимался и подолгу сидел, поглаживая раненую руку.
– Что вы со мной в прятки играете?
– недовольно спросил Иван Кузьмич.
– Я давно вышел из возраста, когда играют.
– Корней Савельич сердито посмотрел на строптивого пациента.
– Давно-с!
– Я тоже не маленький. И без вас вижу, что у меня начинается гангрена, - вполголоса, чтоб не слышали раненые и Зоя, сказал Иван Кузьмич.
– В такой обстановке...
– он обвел здоровой рукой каюту, - ничем вы мне не поможете.
Корней Савельич не стал спорить. Рука капитана распухла и затвердела уже до локтя. Оперировать в полутемной каюте, где невозможно создать должные условия, когда даже дистиллированная вода на исходе?..
– Кончайте, - нетерпеливо потребовал капитан.
– Хватит возиться.
– Я не вожусь, Иван Кузьмич, - грустно поправил его Корней Савельич. Принимаю решение.
– Резать хотите?
– спросил капитан.
– Не будет иного выхода - придется.
КРИЗИС
Вахты систематически очищали палубу ото льда. Пустой труд! Все, что удавалось сделать за несколько светлых часов, к рассвету сводилось на нет. Оседающий на палубу туман за долгую ночь снова покрывал ее тонкой пленкой льда.
Несмотря на все усилия командования, настроение экипажа заметно ухудшалось. В бесконечно долгие темные часы матросы сбивались в салоне, жались не столько даже к жаркому камельку, сколько к слабому кружку света, падающему от "летучей мыши". Тревожные мысли упорно лезли в голову, вытесняя все остальное: о положении на фронте, о своих семьях, о своем спасении. А времени для размышлений было много, слишком много!..
Беседы Корнея Савельича не привлекали былого внимания. Слишком явно сквозило в них желание успокоить команду, поднять настроение. Услышать бы сводку Совинформбюро, знакомый голос диктора Левитана! Тогда и каждое слово помполита снова обрело бы вес и значение.
Особенно докучал в душном салоне чад от жареной трески. Он пропитал здесь все: воздух, одежду, мебель, даже стены. Ели треску с усилием, почти с отвращением. Ели и мечтали о куске хлеба - мягкого, душистого ржаного хлеба. Но с еще большей жадностью, чем о хлебе, мечтали рыбаки о свете, о простой электрической лампочке. Вырваться хотя бы на часок из гнетущего сумрака, усиливающего тревогу и раздражительность.
После ужина Корней Савельич объявлял имена тех, кто лучше трудился в светлые часы. Но и это проверенное издавна средство не могло подействовать на команду. Матросы понимали, что работу для них ищут, как отвлекающее средство. Какая работа, если даже ходить в тумане по скользкой палубе приходилось осторожно, мелкими шажками.