Команданте Мамба
Шрифт:
В этот момент древний рог нагрелся и обжёг своим жаром мою кожу на груди. Я дёрнулся от боли, отшатнувшись назад. В ту же секунду, Наобум коротко размахнувшись, метнул кинжал в меня. Сверкая и кружась, короткий клинок полетел вверх, а моя рука, с нелепо выставленным мечом, случайно оказалась на траектории его полёта и встретила кинжал лезвием меча. Раздался серебристый чистый звон, и оба клинка упали в пыль. Кинжал — целым, а моя каскара оказалась разрубленная напополам.
Первым очнулся я. Подхватив лежащее у моих ног копьё, я с силой размахнулся и вонзил его в сотника, проткнув
Винчестер из-за спины доставать было некогда, и меня выручил револьвер. Шесть выстрелов в упор прозвучали один за другим, и нас слегка заволокло пороховым дымом. Ещё двоих застрелил Луиш. Двое выживших из числа нападавших изменников, бросились бежать, вырвавшись из круга, но тут же погибли на копьях воинов верховного вождя.
Разрядив револьвер, я сунул его обратно за пояс, и наконец-таки смог достать из-за спины одиннадцатиразрядный винчестер. Прицелившись в людей, пытавших прорвать нашу оборону, я стал стрелять, непрерывно дёргая за скобу Генри чтобы перезарядить винтовку.
Прогрохотало одиннадцать выстрелов, и одиннадцать тел, застреленных в упор негров, упало на землю. Рядом раздавались выстрелы моих барабанщиков и Луиша. И нападавшие не выдержали, стали откатываться назад, оставляя за собой трупы убитых и тела раненых, спотыкаясь о них и падая на скользкой от пролившейся крови сухой высокой траве.
Я стал перезаряжать револьвер и успел сделать им вслед ещё шесть выстрелов, прежде чем они отбежали на безопасное расстояние, после чего стал перезаряжать оружие.
К этому времени закончили совершать обходной манёвр и две мои сотни, посланные напасть на лагерь верховного вождя. Крики и шум боя послышались со стороны тыла наших врагов. Тут я дал приказ начать атаку. Мои потрёпанные потерями и предательством сотни, пошли вперёд под звуки тамтамов. Один из барабанщиков был убит, и я взял в руки его тамтам. В ярости оскалив белые зубы, войдя в боевой раж, что есть силы молотил я своими широкими ладонями по туго натянутой коже тамтама, задавая темп атаки.
Два штандарта развевались над оставшимися двумя сотнями воинов, да и тех, наверно, не было. Каждый второй был ранен, каждый третий и не по одному разу, и только те, кто не мог идти, не участвовали в этой атаке. А мы шли. Молотя руками по барабану, я что-то хрипел, мешая слова разных языков, а штандарт крокодилов валялся на пыльной земле, под телами, предавших свою сотню, воинов.
Рядом со мной шёл мой верный португалец и, поднося к плечу винтовку, время от времени совершал меткий выстрел, выбивая из рядов противника наиболее мощных воинов.
Не знаю, что всё-таки послужило решающим фактором разгрома противника: наша решимость и стремление к победе, неожиданная гибель вождя и всех его военных советников, атака с тыла, смерть от малейших царапин, нанесённых нашим оружием, а может и всё вместе. Но враг бежал, стремительно рассеиваясь в разные стороны, и был полностью дезориентирован.
Две тысячи, или больше человек,
Через некоторое время меня нашёл Ярый, и, дико вопя и гордясь своим подвигом, сунул мне под нос мёртвую голову Верховного вождя народа банда Уука с выпученными, как у лягушки, глазами. Меня передёрнуло от такого варварства, но что поделать, «с кем поведёшься, того и наберёшься». И я пристроил голову, убитого Ярым вождя, себе на копьё, и без того полностью залитое кровью. Теперь у меня появился личный штандарт.
Но это не была единственная голова, украсившая наши копья. На другом копье, ранее принадлежавшем мёртвому верховному вождю Ууку, была голова моего предателя — сотника Наобума, по родовому имени названному Наа.
— Что ж, вот и встретились два одиночества! Оба копья были воткнуты перед небольшой походной палаткой, захваченной в качестве трофея у побеждённых. И теперь обе головы наблюдали друг за другом, глядя глаза в глаза и молчаливо упрекая в своём проигрыше.
Интересный кинжал, который метнул в меня бывший сотник, я подобрал уже после битвы, рассмотрел и засунул в ножны, найденные на поясе у сотника. Затем убрал его до поры до времени в свой походный мешок, надеясь разобраться позже, что же мне попало такое интересное в руки. Единственное, что я понял, так это то, что древний рог и этот кинжал были несовместимы друг с другом, но почему… неизвестно.
Через три часа наступил вечер, и солнце окрасило саванну в зловеще красный цвет, дополнив мрачный пейзаж поля битвы. Несмотря на позднее время, над полем боя закружили грифы и стервятники, а с наступлением темноты, стало отчетливо слышно противное тявканье гиен, ожидавших в нетерпении обильной ночной трапезы. Собрав оставшееся войско, наскоро захоронив убитых, подобрав оружие, трофеи и раненных, я увёл людей в темноту.
Пройдя, несколько миль, я принял решение остановиться на ночлег. И начал считать. Считать своих убитых товарищей. Теперь, после этой ужасной битвы, каждый мой воин был для меня не дикарём, а товарищем. Да, они были глупые, дикие, жестокие, вероломные. Но они были моими людьми, и я собирался приложить все силы, чтобы сделать хоть какую-то часть их жизни лучше, а, может, и переделать и их самих.
Мой отряд понёс огромные потери. Только убитыми я потерял двести человек, ещё около сотни были тяжелоранеными, ну а почти все остальные были легкоранеными.
Воины мои не роптали, терпеливо ожидая своей очереди на лечение, страдали от ран, но не показывали вида. Стойко принимали свою судьбу, как сказали бы раньше — с открытым забралом. Они верили в меня, к тому же, выпили эликсир «храбрости», как они все думали, и это не позволяло им признаться в боли и муках от ран. Я не спал всю ночь, спасая жизни воинов, но пятерых из них так и не смог спасти, несмотря на все свои знания. Утром, похоронив своих товарищей в саванне, мы двинулись на захват столицы народа банда города Банги.