Команданте Мамба
Шрифт:
Его путь лежал в здание портовой администрации, насквозь пропахшее морской солью, водорослями, и ещё бог знает чем. Изрядно обгаженное вездесущими чайками, оно возвышалось над всем портом, что раскинул свои причалы у его подножия. Отовсюду к нему стремились капитаны больших и малых парусников, а также трансатлантических пароходов, что постепенно вытесняли парусники. Направлялся к нему и Штуббе.
Он вошел в облезлый холл, который, несмотря на небольшой срок эксплуатации, всё равно представлял собой жалкое зрелище. Деревянный паркет был истерзан ногами
Брезгливо сморщив нос, от такого вопиющего беспорядка, Феликс поднялся на второй этаж, где вёлся учёт прибывающих и отплывающих кораблей, и обратился к, сидевшему за стойкой, пожилому немцу.
— Здравствуйте Генрих, как у вас идут дела?
Пожилой мужчина, с большой проседью в тёмных волосах, поднял усталый взгляд таких же бесцветный глаз, как и у Феликса, и ответил ему, поправив съехавшие на нос очки в роговой оправе.
— Так же, как и всегда, Штуббе. Так же, как и всегда. Вы верно, пришли за информацией?
— Да, — не стал скрывать фон Штуббе, — мне нужно узнать, был ли в порту клипер «Стриж», и если был, то где он сейчас.
— Сейчас посмотрим, — зашуршал бумагами клерк.
— Вот, прибыл две недели назад транзитом из Калькутты, сменив здесь «Ласточку», что грузилась слоновой костью и ценными породами дерева. Отплыла вчера, после обеда, — и добавил.
— Мне показалось, что капитан» Ласточки» получил известие от одного из капитанов проходящего судна, и отплыл на следующий день. Все бумаги у него были давно готовы, и он, казалось, чего-то ждал. Ну, да это моё личное мнение.
— Да, не успел, — с огорчением, вслух сказал Штуббе, а про себя, наоборот, с удовлетворением подумал, — «значит, моё известие дошло до адресата».
После чего, перекинувшись с Генрихом парой, ничего не значащих, фраз, он отбыл восвояси, оставив на конторке полмарки, компенсацию за труды. Мелочь, конечно. Но, на скромную зарплату портового служащего, не сильно-то и разгуляешься. А каждый пфеннинг марку бережёт. Да, и информация была, откровенно, плёвая. Так что, они расстались, друг другом довольные.
Решив все дела, и, передав весь выгруженный товар на склад частных немецких компаний, находившихся в своём большинстве в Гамбурге, он отправился в небольшой одноэтажный домик, больше похожий на хижину, чем на дом, сделанный из обожженных глиняных кирпичей, местного, убогого производства, укрытый конусообразной крышей из стропил, покрытых слоем жёлтой черепицы, уже порядком растрескавшейся на солнце. Здесь он и жил, в то немногое время, когда не был в очередной экспедиции.
У него была и прислуга: кухарка — дородная негритянка среднего возраста, служанка — худенькая и забитая девушка, с темно-коричневой кожей, напоминавшей цвет, потемневшей от времени, черепицы дома своего родового гнезда, и охранник, следивший в его отсутствие за домом и за порядком в нём.
Это был уже пожилой увечный негр, которого он подобрал в одном из своих путешествий,
Негр был предан, как собака, своему хозяину, и, отбывая из дома, Феликс был спокоен и уверен, что в его отсутствие, ничего из дома украдено не будет, а ведение хозяйства, чистота и порядок, будут поддерживаться на прежнем уровне.
Дом встретил его прохладой и уютом обжитой казармы, но с тем характерным запахом, что присущ исключительно холостяцкому жилью. Увы, холостяцкая жизнь ему и самому не нравилась, но что поделать. Свою любовь, единственную и неповторимую, он ещё не нашёл.
Старший брат уже давно женился, и у него были две очаровательные дочки, которых Феликс видел только на фотографиях.
Ему же, сначала не везло, а потом уже никто из женщин, в здравом уме и трезвой памяти, не собирался ехать с ним на побережье Африки. Да, здесь тоже было ласковое, тёплое море, замечательные пейзажи, и свежий морской воздух. Вот только население, и уровень комфорта, сильно не дотягивали до Ниццы или Неаполя.
А жениться хоть на ком, не позволяла его родовая гордость. Вот он и жил один, в небольшом домике, на окраине административного комплекса Дуалы. Ему было уже тридцать, он дал себе слово, через пять лет уехать отсюда богатым, и жениться на белокурой красавице, можно рыжеволосой, которая сможет подарить ему трёх сыновей, и лапочку дочку, или остаться здесь навсегда, но мёртвым.
Переночевав, он отправился в здание колониальной администрации, построенное ещё Адольфом Верманом, главой Гамбургской западноафриканской компании в 1869 году. Оно представляло собой трёхэтажное ослепительно белое здание, с длинными колоннами слева и справа от входа, имперским орлом в лепнине крыши, и многочисленными толстогубыми амурами, в качестве узоров.
При входе, Феликс невольно поискал глазами коврик, что помимо своей парадной функции, выполнял ещё и роль собирателя уличной грязи, но… не нашёл. Возле двери валялась старая, драная циновка, брошенная сюда негром— дворником, вместо парадной ковровой дорожки, да так и забытая здесь, как казалось Феликсу, навсегда.
Оттерев об неё, выпачканные в грязи сапоги, и, невольно одёрнув мундир, по давней привычке, Феликс потянул на себя тяжёлую дверь, взявшись за бронзовую продолговатую ручку, изображавшую кобру, вставшую в агрессивную стойку.
Ассоциация была знаковой! Усмехнувшись про себя, он вошёл в здание. Длинный холл встретил его пустотой и неспешными шагами, перемещавшихся по нему, малочисленных чиновников незначительного ранга, и торговых представителей немецких компаний.
Феликсу надо было на самый верхний, третий этаж, где находился кабинет главы германской колониальной администрации Йеско фон Путткамер, сменившего на этом посту известного путешественника Густава Нахтигаля, который и был основателем этого города, в дельте реки Камерун.