Командарм Дыбенко(Повести)
Шрифт:
— Она у нас самостоятельная и, скажу по секрету, медицину не любит. Однако поговорите с ней.
— Это вы, Петр Петрович, наверное, так ее воспитали, — вступила в разговор Заречная.
Анастасия Егоровна была в военной гимнастерке, в солдатских брюках и в валенках. У нее круглое лицо, на щеках свежий румянец, нос чуть вздернут кверху, глаза добрые, густые русые волосы заплетены в толстые косы и уложены змейкой вокруг головы. «Приятная женщина». Шуханов вспомнил, с каким восторгом о ней говорил Бертенев.
— Почему не пришел
— Нельзя нашу гвардию оставлять без начальства, — заметил Шуханов. Он умолчал о том, что Бертенев сам отказался идти в Каменку.
— Гвардия ваша дисциплинированная, — также шутя ответила Заречная и, взглянув на Тосю, добавила: — Видно, прижилась у вас наша псковитянка. Вы ее не обижайте.
— Зачем же обижать? Да и заступников у нее много.
А в это время Вениамин Платонович, покручивая усы, внимательно слушал дочь. Та негромко рассказывала, как подожгла избу, как встретилась с Леповым, как поступила в отряд.
— Знают в деревне про мою службу? — тихо спросил отец.
— Молва доходила, только не хотят люди верить… Я тоже не верила. Из записок товарища Камова узнала, как тебя сватал Никита Павлович в старосты.
— Слава богу, мать не дожила до этого проклятого времени. Верно, все глаза бы выплакала… Ушла бы ты, дочка, к тете в Сомово…
— За меня, батя, не беспокойся.
— Довольно вам шептаться. — Карпов придвинулся к Тосе: — Что невеселая? Я тебя другой помню. Работала по-стахановски. Плясала лихо, песни душевные пела. Аль не рада, что отца встретила?
— Уж и должность вы для него подобрали, — еле слышно произнесла Тося. — На другое бы дело поставили, а то перед людьми стыдно.
— На этой должности он нужнее, — убежденно сказал Карпов. — А для тебя у нас есть самое ответственное поручение. Какое? Никогда не догадаешься. Так вот слушай. Думаем командировать тебя в Ленинград. Расскажешь героям славного города про нашу жизнь в глубоком тылу. Поведаешь обо всем, что знаешь. Как, согласна?
Тося смотрела на секретаря райкома широко раскрытыми глазами: в них были и удивление и страх. «Значит, Шуханов неспроста завел разговор о Ленинграде?»
— Как же я поеду? Там все герои. А я кто? Спросят: сколько гитлеровцев на тот свет отправила? Придется отвечать — ни одного еще не убила. Избу только свою сожгла. — И с тревогой подумала: «А что про батю скажу, да и можно ли об этом говорить?»
— Сделала ты не так уж мало и народного горя повидала вдоволь. Обо всем этом и расскажешь, — посоветовал Карпов.
Чащин собрался уходить. Обнял дочь, наказал, чтобы себя берегла.
— Бывайте здоровы, Александр Иванович. Что от меня потребуется — через Никиту передавайте. Только осторожнее.
Карпов тоже вышел из-за стола.
— Большая к тебе, Вениамин Платонович, просьба от меня, Волкова и Оленева: почаще навещай «Красную звезду»,
Чащин обещал сделать все возможное. Сообщил, что утром опять вызывает его Тигерберг. Попросил Шуханова присмотреть за дочерью. Из кухни выглянула Прасковья Наумовна.
— Помешкай малость, кум, сейчас блинами попотчую.
— Благодарствую. Мой конюх Савелий добрый обед сготовил. Сыт я.
— Бросил он пить? — вдруг спросил Карпов.
Чащин ответил не сразу, не хотел подводить своего конюха, повара и телохранителя, да и пить он стал последнее время меньше.
— По возможности воздерживается, — и, чтобы у Карпова не было сомнений, добавил — Службу он несет исправно…
Проводив отца, Тося села за стол, украдкой посматривала то на Карпова, то на его жену. Она завидовала счастливым людям. А к счастливым относила всех, у кого ладилась семейная жизнь. «У Карпова она ладится, — думала девушка, — ведь они даже в немецком тылу остались вместе — значит, любят друг друга».
Прасковья Наумовна возилась у жарко топившейся русской печки. На ней был широкий цветной сарафан, из-под белого платочка выбились пряди волос, уже тронутых сединой. Хозяйка решила побаловать желанных гостей блинами. «Люди забыли домашнее-то житье-бытье…» — думала она. И самой хотелось вспомнить мирное время… Держа в левой руке сковородник с раскаленной сковородой, смазанной постным маслом, правой наливала поварешкой из большой крынки жидкое тесто; быстрым движением по кругу наклоняла сковородку, чтобы тесто растекалось ровным слоем — тогда блин получится тонкий; ставила сковородку перед пылом. Следующим движением вытаскивала из печи вторую сковородку, готовый блин подхватывала ножом, бросала в решето, накрывала полотенцем и снова наливала тесто.
Иванов поглядывал на жену и шутил:
— Динамо-машина: три тысячи оборотов в секунду…
Прасковья Наумовна укоризненно посмотрела на мужа, покачала головой и сбилась с такта — блин быстро подгорел.
— Вечно ты что-нибудь придумаешь, любишь пустословить, — несердито промолвила она. Сняла подгоревший по краям блин и положила перед муженьком. — Вот тебе, за болтовню… А вы не глядите на него, ешьте на доброе здоровье. Блинки вкусные, если с пылу.
— Ничего не скажешь, мастерица вы, Прасковья Наумовна, — похвалил Карпов хозяйку.
— Печь блины — дело нехитрое, если есть из чего, — сказала хозяйка. — Вот, помню, мама, бывало, испечет овсяный блин, тонюсенький, аж светится, хоть в раму вставляй заместо стекла. Покойный отец очень обожал овсяные.
Все наелись досыта. Карпов отодвинул тарелку, поблагодарил хозяйку.
— Теперь можно и о серьезных делах подумать.
— А меня после еды завсегда в сон клонит, — сладко зевая, проговорил Сащенко.
— Печка не занята, Проша, ты тепло любишь, полезай, — посоветовала Прасковья Наумовна.