Командарм Лукин
Шрифт:
— Да, война ломает инструкции, диктует свои правила, — проговорил Лукин. — Ну а если формально, то как?
— И формально, Михаил Федорович, мы считаем этих людей бойцами нашей ленинской партии, — сказал Лобачев и, достав из кармана гимнастерки сложенный треугольником листок, протянул Лукину. — Вот передали мне письмо молодого бойца комсомольца Николая Виртуозова к матери. Погиб парень, не успев письмо отправить. Оно касается нашего разговора, прочтите, Михаил Федорович.
Лукин развернул солдатский треугольник.
«Дорогая мама! — читал командарм неровные буквы, написанные химическим карандашом. — Родина переживает дни грозных испытаний. Людоед
Мама! Я горжусь тем, что попал на Западный фронт. Мне выпала честь вместе со всеми воинами грудью прикрыть дорогу на Москву. И я уверен, что дикие орды Гитлера здесь будут разбиты и так же похоронены, как полчища Наполеона в 1812 году. Мама! Пять дней тому назад я связкой гранат подорвал немецкий танк. Это только начало моего боевого счета. Сегодня я подал заявление с просьбой принять меня в ряды ВКП(б). За партию, за Родину мы идем в бой и обязательно победим! С врагом я буду драться так храбро и отважно, как это делают мои товарищи по оружию — коммунисты. Если же мне придется умереть, то не страшно, мама. Родина выше всего!»
Лукин долго молчал, слишком медленно складывал треугольник и, возвращая Лобачеву письмо, спросил:
— Сколько же лет было бойцу?
— Шел девятнадцатый год.
Трудное решение
Части 16-й армии произвели перегруппировку и снова начали наступление, стремясь к исходу 26 июля овладеть южной частью Смоленска.
Гитлеровское командование в ночь на 26 июля бросило к городу из района Красное 137-ю пехотную дивизию. Она прорвалась по северному берегу Днепра и готовилась нанести удар в тыл нашей 152-й дивизии.
Утром в штаб армии авиаразведка донесла, что по старой дороге из Орши на Смоленск движется большая колонна мотопехоты противника. Командарм приказал полковнику Чернышеву ударить по колонне во фланг.
Вскоре войсковые разведчики доложили, что большие колонны пехоты, орудий и машин противника сосредоточиваются невдалеке от переднего края 646-го стрелкового полка в редком лесу, что западнее Смоленска. Командиру дивизии с его командного пункта все это отчетливо было видно. Горячие головы советовали немедленно нанести удар. Но Чернышев был командиром осмотрительным и осторожным. Он запретил без команды открывать даже ружейный огонь. Артиллеристы запрашивали разрешения, нервничали стоящие рядом командиры. А Чернышев ждал, спокойный, хладнокровный. Он дал возможность скопиться большому числу машин и только тогда дал сигнал.
Артиллеристы открыли огонь по скоплениям врага. Гитлеровцы были ошеломлены внезапным ударом и заметались в поисках укрытий, но тщетно. Находившийся на КП рядом с Чернышевым начальник артиллерии дивизии полковник Пылин мастерски руководил огнем.
Стрелковые полки майора Алахвердяна и полковника Александрова успели раньше врага развернуть подразделения и перешли в наступление. Бой был коротким и жестоким.
Командарм сам решил посмотреть место недавнего боя и отправился на командный пункт полковника Чернышева. Смурыгин вел эмку по изрытой снарядами пыльной дороге. Лес вдоль дороги был обезображен. Сраженные снарядами, рухнули могучие сосны. Они прикрыли своими кронами землю, будто пытались защитить ее от огня и металла. Лишь кое-где чудом сохранились нетронутые деревья. Они одиноко возвышались над этим лесным
Из-за поворота показалась большая группа пленных.
— Сдай, Петя, в сторону, — сказал Лукин, — пропусти завоевателей.
Смурыгин отвел эмку на обочину. Пленные шагали бодро. Многие были без пилоток, мышиного цвета френчи расстегнуты до пояса, рукава закатаны. На лицах лет уныния. Некоторые, глядя на генерала, заискивающе улыбались, как бы извиняясь за вынужденную задержку штабной машины.
— Первый раз так близко вижу фашистов, — признался Клыков.
— А мы их видали уже под Шепетовкой, — распрямил плечи Смурыгин. — А теперь вот парад принимаем.
— Даже как-то странно, — продолжал Клыков. — Немцы вроде и довольны, что в плен попали.
— А чего им унывать, для них война закончена, — со знанием дела пояснил Смурыгин и, обернувшись на заднее сиденье, продолжал: — Никак не пойму, товарищ командующий. Вот идут люди. Ну прямо обыкновенные люди. А каждый — зверь, дай волю, вцепится зубами в глотку и загрызет. Откуда у человека зверство такое появляется?
Лукин и сам только что подумал об этом, но найти простой ответ на этот вопрос было трудно. Тут не обойтись без размышлений о том, как умело фашистская пропаганда растлевала души немецких обывателей, как за короткий срок сумела внушить им мысль о превосходстве арийской расы, единственной, с ее точки зрения, имеющей право на жизнь и господство над другими.
Лукин вспомнил изуродованного гитлеровцами старшего политрука Ткаченко и, глядя на колонну, так и не смог ответить ни Смурыгину, ни самому себе, как, в какой момент человек теряет все, что есть в нем человеческого.
Когда Лукин появился на командном пункте дивизии, бригадный комиссар Рязанов допрашивал там пленных. Завидя командарма, он приказал было увести их, но Лукин возразил:
— Оставь немцев, хочу поговорить.
— Это австрийцы, — сказал Рязанов. — Из сто тридцать седьмой пехотной дивизии генерал-лейтенанта Бергмана. Прибыли пешим порядком от самого Буга. Говорят, никак не ожидали, что их побьют. Офицеры их заверили, что в Смоленске русских нет.
— Спросите, не боятся они, что попали в плен к коммунистам?
Рязанов задал вопрос и перевел:
— Отвечают, бояться им нечего. Говорят, что у некоторых отцы и деды в первую мировую войну были в русском плену. Им жилось неплохо. Они работали у помещиков, были сыты, обращались с ними хорошо. Многие женились на русских девушках и потом увезли их в Австрию, а многие сами остались в России. Эти тоже надеются, что их отправят на сельскохозяйственные работы.
В землянку спустился полковник Чернышев. Разгоряченный недавним боем, он был возбужден. Доложив о прибытии, он тронул кончиками пальцев «папанинские» усики и сообщил о результатах боя. Почти полностью были разгромлены два полка, немцы потеряли до пятисот человек убитыми, около трехсот человек взято в плен.
— Что особенно важно, — говорил Чернышев. — Нам достались автоматы, очень много патронов. Теперь есть чем вооружить бойцов. К нашим винтовкам патронов почти нет, а помощь, как я понимаю, пока не предвидится.
— К сожалению, это так. Но и в таких условиях можно бить врага. А, Петр Николаевич, ведь можно?
— Потихоньку учимся… Но дорого нам обходится эта учеба. В полках большие потери.
— Да, несем потери… В других дивизиях положение еще тяжелее. Знаешь, Петр Николаевич, у нас на академических курсах был преподаватель Анищенко. Так он любил приговаривать: «Дэ ты бачив, шоб наука лизла в голову без дрюка?»