Командарм Лукин

Городецкая (Лукина) Юлия Михайловна

Утром 25 июля в штаб шумно вошли Лобачев и Сорокин. Оба были возбуждены.

— Могу порадовать вас, Михаил Федорович! — воскликнул Лобачев.

Лукин насторожился. Чем может порадовать комиссар в такой обстановке? А Лобачев, переглянувшись с Сорокиным, продолжал:

— Ожидаемое нами пополнение коммунистов-добровольцев наконец-то прибыло.

— Около двух тысяч человек, — вставил Сорокин. — Из Горького, Владимира, Иваново-Вознесенска, Воронежа. Больше половины из Москвы.

— Вот за такую весть спасибо. Где же они?

— Сейчас отдыхают в лесу. Люди прошли около ста километров пешком, их нигде даже не накормили горячей пищей, во время перехода фашистские

самолеты то и дело обстреливали и бомбили колонну. Мы вот с Константином Леонтьевичем уже беседовали с ними, даже митинг провели. Рассказали им, что происходит в Смоленске. Настроение у людей бодрое. Обещали не подвести.

— Какой возраст у добровольцев? — поинтересовался Лукин.

— Самый разный, — ответил Лобачев.

— Но стариков нет, — поспешил заверить Сорокин.

— Многие до войны служили в армии, есть участники гражданской войны, — продолжал Лобачев. — Рвутся в бой. Мы тут посоветовались и решили семьсот пятьдесят человек направить в сто двадцать девятую. Вы не против?

— Правильно решили, дорогие товарищи, — поддержал командарм. — Городнянскому совсем туго. Я сейчас же позвоню ему, вот обрадуется!

Генерал Городнянский разделил добровольцев на группы и включил в обескровленные полки.

Первый бой для необстрелянных добровольцев начался внезапно. На участке 438-го полка фашисты перешли в атаку, смяли небольшие остатки одного из батальонов, овладели заводом, примыкавшим к аэродрому, и уже выходили к ангарам.

Генерал Городнянский приказал контратаковать противника, опрокинуть его, восстановить положение и продолжать дальнейшее наступление в сторону Днепра.

Первая рота горьковских добровольцев в количестве двухсот пятидесяти человек под командованием старшего политрука Василия Агафоновича Селезнева и инструктора Горьковского обкома партии старшего политрука Василия Николаевича Смирнова развернулась в боевой порядок и пошла в первую контратаку. Немцы открыли минометный огонь. Но добровольцы стремительно шли вперед. То в одном, то в другом месте вспыхивали рукопашные схватки. Контратака была настолько мощной, что немцы растерялись, были опрокинуты и смяты.

Ночью у добровольцев побывал командарм. Он поздравил их с первым успешным боем. У всех настроение было бодрое. Осмотрев боевые порядки роты, Лукин приказал усилить противотанковую оборону.

Когда на помощь войскам, оборонявшим северную часть города, подошли полки дивизии Чернышева, бои в Заднепровье разгорелись с еще большим ожесточением. Враг отступал к Днепру, оставляя квартал за кварталом.

В уличном бою возле рынка группа наших бойцов оказалась отрезанной. Секретарь партбюро 480-го полка старший политрук Ткаченко отобрал добровольцев и повел их на выручку товарищей. В ходе боя несколько раненых бойцов и парторг были схвачены фашистами. Пленных увели в маленький домик за железнодорожной линией. Комиссарская звездочка на гимнастерке привлекла к Ткаченко особое внимание фашистов. Начался допрос. Ткаченко молчал.

— Коммунист? Комиссар? — ухмылялся гитлеровский офицер, тыча пальцем в звездочку.

— Коммунист. Комиссар, — ответил Ткаченко и, отдергивая руку, добавил: — Больше от меня ничего не добьетесь.

Его страшно избили, бритвой отрезали губы. Он молчал. Когда гитлеровцев отбросили на южный берег и освободили пленных, бойцы подобрали еле живого Ткаченко.

Перед отправкой в госпиталь командарм пришел навестить его. Старший политрук лежал на носилках. Лицо его было перевязано бинтами, глаза лихорадочно блестели.

— Крепись, брат, еще повоюешь, — тихо говорил Лукин. Ткаченко утвердительно моргнул ресницами.

Командарм

долго не мог успокоиться. Вернувшись в штаб, он молчал, рассеянно отвечал на вопросы Лобачева.

— Звери! Изверги! — повторял он. — О каких законах ведения войны можно говорить!

Лобачев и Сорокин уже знали о Ткаченко и молча слушали командарма, давая ему возможность успокоиться.

— Каких замечательных людей теряем! Вы уж поговорите со своими политработниками, ведь в самое пекло лезут.

— Вы правы, Михаил Федорович, — вздохнул Сорокин. — Только за последние дни мы потеряли сто восемь политработников. Вы знаете, что погибли батальонный комиссар Поскребышев, старший политрук Батманов… Но как уберечь их, Михаил Федорович? Обстоятельства, сами знаете…

— Все понимаю, Константин Леонтьевич. Я не о тех обстоятельствах, когда люди обязаны проявлять стойкость, бесстрашие, презрение к смерти. Такие подвиги надо поднимать на щит, учить на таких примерах людей, что вы, впрочем, успешно делаете, — чуть успокоившись, сказал командарм. — Я против неоправданного риска, показной храбрости… Ведь есть же в армии случаи, когда такие храбрецы и сами погибали бесславно, и людям никакой пользы не принесли. Вот против этого надо бороться.

— Стараемся, Михаил Федорович, — словно оправдываясь, говорил Сорокин. — Вот сегодня одернул такого храбреца, а он в ответ: «Простите, товарищ бригадный комиссар, вы что же, требуете, чтобы я отсиживался в укромном местечке, уклонялся от боя? Могу же я распоряжаться своей жизнью?» Можете, говорю, но при этом знайте, что ваша жизнь принадлежит прежде всего партии, народу, нашей армии и вы не имеете права погибать безрассудно. Умирать надо тоже с пользой для общего дела.

— Надо бы собрать политсостав частей армии, — предложил Лобачев, но тут же оговорился: — О чем я толкую? Какое совещание, когда все до одного политработника не выходят из боя? Но Михаил Федорович абсолютно прав, нам с тобой, Константин Леонтьевич, надо обязательно найти возможность поговорить с политработниками о героизме и безрассудстве, трусости и настоящем мужестве.

— Сто восемь политработников! Это же огромные потери, — снова заговорил командарм. — А кем думаете их заменить, коммунистами-добровольцами?

— Больше некем, — ответил Лобачев. — Многие из них с большим партийным стажем.

— Так выдвигайте!

— А мы так и делаем, уже выдвинули восемьдесят девять человек политруками рот, многие стали секретарями партийных и комсомольских бюро, инструкторами политотделов…

— А как дела с приемом в партию?

— Правила мирного времени неприемлемы для фронтовой обстановки, — вступил в разговор Сорокин. — Ведь что получается: каждый желающий стать коммунистом должен представить три рекомендации товарищей, имеющих не менее трех лет партийного стажа и знающих рекомендуемого не менее года по совместной работе или армейской службе. А война есть война. Люди выходят из строя, постоянно обновляется личный состав. Где же тут искать рекомендателей, знающих бойцов и командиров больше года? Поэтому они подают заявления сами: «Иду в бой. Если погибну, то считайте меня коммунистом». Как быть в таких случаях? Придерживаться инструкций, принятых правил? [15]

15

19 августа 1941 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О порядке приема в партию особо отличившихся в боях красноармейцев и начальствующего состава Красной Армии».