Командарм Лукин
Шрифт:
— Что будем делать, Михаил Федорович?
— Помогать господину начальнику курсов. Ты меня понял?
— Не только понял, но сам хотел предложить то же. И еще до твоего прибытия начал кое-какую работу. Об этих курсах я узнал в госпитале. Вот сегодня должен прийти один из моих крестников.
Вечером в комнату генералов пришел военнопленный Иван Петрович Красильников. С первых дней пребывания в лагере Прохоров взял над ним шефство. Уже при первой встрече на вопрос Красильникова: «Что делать?» — генерал, внутренним чувством доверившись красноармейцу, сказал: «Если любишь
Когда Красильников пришел, генерал Лукин лежал, повернувшись к стене.
— Говори тише, — попросил Прохоров Красильникова. — Михаил Федорович сутки не спал, раны замучили. — И, перейдя к делу, спросил: — Когда и куда отправляют?
— Завтра в Белоруссию, главный распределитель курсантов немец Редлих сегодня объявил. Но я, Иван Павлович, еще хотел вас предупредить. Сегодня нас вызывали к Трухину.
— Вот как? — насторожился Прохоров.
— Да, вызывали по одному. Он вербует в русскую освободительную армию генерала Власова. Златые горы сулил, чин офицерский, паек соответствующий. Призывал освобождать русскую землю.
— Вот оно что! Значит, Трухин не только пропагандистов решил тут подбирать. И что же ты, Иван Петрович?
— Сказал, что я артиллерист, а мои родные и двоюродные братья танкисты, что в каждом советском танке мне будет видеться брат — не смогу стрелять. Лучше, говорю, буду выполнять задание Редлиха.
— Что же он?
— Отпустил.
Оставаться долго в комнате генералов было опасно. Красильников принес Прохорову список людей, которые отправлялись на территорию Белоруссии. Он дал беглую, предположительную характеристику каждому: кто продался немцам и будет выполнять задания Редлиха, кто ищет укромное место, чтобы отсидеться в тени до конца войны, а кто наверняка уйдет за линию фронта или к партизанам.
Прохоров посоветовал Красильникову особое внимание уделять налаживанию связи с партизанами.
— Надо быть предельно осторожными. Вы будете на особом положении. С одной стороны, подпольщики и партизаны будут считать вас ставленниками фашистов, с другой — фашисты ни на минуту не оставят вас без надзора. Они не дураки, понимают, что многие русские пошли на эти курсы с единственной целью — вырваться из лагеря и бороться против них. А теперь пора уходить. Прощаться не стану. До скорой встречи на нашей освобожденной земле! Передай товарищам, что мы с генералом Лукиным желаем вам успеха и хотим, чтобы с вашей помощью Трухин и Редлих получили от немцев пощечину.
— Спишь, Михаил Федорович? — спросил Прохоров, когда Красильников ушел.
— Какой сон, все дословно слышал. Больше всего меня интересует список, который принес тебе Красильников. По всему видно, что в лагере нет никаких признаков коллектива. Каждый опасается друг друга — это понятно.
— Любой, кто будет часто появляться в бараках, будет на виду. Как этот поп.
— Какой — поп? — удивился Лукин.
— Отец Харитон. Откуда взялся — никто не знает. Ходит по баракам в рясе, с крестом.
— Чудеса! Чем же он занимается?
— Служит панихиды по новопреставленным воинам. С живыми душеспасительные беседы ведет.
— Он что, за немцев агитирует?
— Да вроде нет. Больным, безнадежным исповедоваться предлагает.
— Вот видишь, исповедоваться. На исповеди человек все может рассказать.
— Да какой прок немцам от умирающих?
— Не скажи, умирающий о живом расскажет. Уж не гестапо ли ниспослало этого исповедника? Надо проверить.
Долго следили за отцом Харитоном. Нет. Не бегает поп к лагерному начальству. Сам старается избегать лишних встреч с охраной и администрацией.
— А поп ли вообще этот отец Харитон? — высказал сомнение Лукин. — Может, просто мошенник?
— Ну какая тут мошеннику корысть! — отбросил эту версию Прохоров.
— Надо узнать, чего добивается этот добровольный Лука-утешитель? То ли он шкуру свою под рясой спасает, то ли… Мне надо с ним встретиться. Я на длинноволосых и длиннополых нюх имею.
Отца Харитона пригласили к Лукину. Явился детина атлетического сложения. Взгляд грустный. Низко поклонился, погладил черную пушистую бороду. Открыл было рот, чтобы начать свою проповедь, но Лукин не дал ему даже заговорить.
— Не скажет ли глубокочтимый отец Харитон, когда положено читать Евангелие, когда Апостола, когда Перемий, когда бывает неделя о мытаре и фарисее, а когда о блудном сыне?
Сидящий тут же генерал Прохоров, застыв от изумления, следил за этим необычным экзаменом. А отец Харитон бормотал что-то невразумительное в ответ на град вопросов и сильно краснел, не смея поднять глаза на своего квалифицированного экзаменатора.
— Плохо вы, отец Харитон, службу знаете, — насладившись муками «попа», наконец проговорил Лукин. — Я бы вас в дьячки и то не принял.
— А я, товарищ генерал, и не пошел бы! — неожиданно бодро ответил отец Харитон и, вздохнув, тихим голосом признался: — Я, если по правде говорить, техник-интендант второго ранга Сергеев Харитон Васильевич. А это поповство… Поймите меня, вижу — люди гибнут в страшных мучениях, а чем им помочь? Душа кровью обливается. Вот и решил хоть так облегчить их участь.
— А где же вы причиндалы поповские раздобыли?
— Это еще под Смоленском, — оживился Харитон Сергеев. — Не знаю, как село называется. Нас, пленных, загнали в церковь. Трое суток без воды, без пищи держали. Страшные то были сутки. Тогда я и решился на такой маскарад.
— Ну что ж, идите, «отец» Харитон, с миром.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — выпрямился отец Харитон и, четко повернувшись через левое плечо, вышел из комнаты.
Наблюдавший эту сцену генерал Прохоров давился от смеха и, едва «батюшка» вышел, расхохотался.