Командир атакует первым
Шрифт:
Я попросил уточнить: "...к летной службе". Мне строго ответили:
– Товарищ Шевчук! Шуткам здесь не место. Подобная травма исключает любые возможности возвращения к летной работе. Хорошо, если вы через несколько месяцев сможете возвратиться в армию на нестроевую должность. Практически мы не имели права вас сейчас выписывать из госпиталя. Но... обстановка, сами видите, сложная. Танки противника рвутся к городу. Постарайтесь найти попутчика и завтра, а лучше сегодня, выезжайте... Впрочем, выписывая вас, мы учитываем ваше желание. Подумайте как следует.
Я поблагодарил членов комиссии и повторил просьбу о выписке, хотя
Вместо тяжелого гипсового панциря мне надели легкий корсет. Во второй половине дня, облачившись в свое выгоревшее до белизны, аккуратно выглаженное обмундирование и реглан, я пошел проститься с Верой Павловной.
– Если бы вы знали, дорогой товарищ Василий, какой грех я беру на душу, - встретила меня в ординаторской Авророва.
– Почему, Вера Павловна?
– Дело в том, Василий Михайлович, что из-за этой абсолютно преждевременной выписки из госпиталя вы можете на всю жизнь остаться инвалидом, а этого я себе не прощу никогда. - Вера Павловна помолчала. Хотя я уже не раз видела такое, что никак не укладывается в привычные довоенные рамки медицинских понятий. Но, так или иначе, о самолетах забудьте. Привыкайте к земле. И прямо скажу - будьте готовы к тому, что это на всю жизнь...
Вера Павловна прошла по опустевшей ординаторской, остановилась, улыбнувшись своей прежней улыбкой, достала из кармана халата два блестящих рубиновой краснотой эмали "кубика".
– Вот вам вместо подарка. И чтобы форму одежды не нарушали, товарищ старший лейтенант, - она протянула мне командирские знаки различия. - Ну, а вместо ордена могу только дырочку на гимнастерке провернуть.
Дорогой мой доктор! Милая Вера Павловна! Я и не подумал об этом. Воздушные бои, за которые я был удостоен ордена, стали уже далеким прошлым, а на моих глазах люди ежедневно вершили свой безыменный подвиг - подвиг возвращения в строй тысяч раненых. Каждый из нас кроме лечения получал от медицинских работников ничем не измеримую душевную теплоту, заботу, внимание. Каждого отъезжающего - а нас было очень много в те дни - всеми правдами и неправдами обеспечивали местом в поездах, что было совсем не легким делом. Сестра, с помощью которой я пробрался в вагон, предупредила соседей о том, что я тяжелораненый летчик, да еще наговорила такого о моем героизме на фронте, что мне стало не по себе...
Тбилиси встретил меня как прифронтовой город: затемненные окна, военные патрули, указатели "В бомбоубежище". По улице Руставели шел большой отряд ополченцев. Это было так неожиданно: Тбилиси всегда представлялся мне светлым, солнечным, говорливым. Я считал город надежно укрытым горами. Да и жена писала, что у них все тихо, все спокойно. Оказалось, что сюда не раз прилетали фашистские самолеты-разведчики, что город активно готовится к обороне.
Вот и улица, которую знал по письмам и куда стремился всем сердцем. Квартира номер... Жена писала, что получила прекрасную сухую и светлую комнату. Я представлял это жилье на втором этаже с балконом, увитым зеленью. А на
Улеглись волнения первых минут встречи. Эльвира уже освоилась и играла у меня на коленях. Жена сбегала к соседям за керосинкой. Поставила большую кастрюлю воды (в дороге я основательно пропылился). Заставила меня чистить картошку, а когда увидела, как я срезаю кожуру, ахнула и отобрала у меня ножик. Из-под ее пальцев быстро потекли тонкие, почти прозрачные, как папиросная бумага, очистки.
Вода закипала. Жена приготовила таз, достала бережно завернутый в тряпицу кусочек мыла. Стесняясь, я начал раздеваться. Увидев мой "корсет", жена охнула и опять в слезы. Не без труда успокоил ее, приговаривая, что это временно, что уже все в порядке.
Я попросил чистое белье, помня, что где-то дома оно должно быть. Жена растерялась.
– А у тебя с собой разве нет?
Оказывается, весной заболела Эльвира. Нужно было усиленное питание. А откуда оно? По карточкам выдавали только хлеб с примесями да комбижир. На мой лейтенантский аттестат и скромную Шурину зарплату по рыночным ценам много не купишь. Выход предложила подруга. Нужно поехать в деревню и поменять кое-что из вещей на продукты.
А какие вещи были в то время у семьи лейтенанта? Пару своих приличных платьишек да мое белье - вот и все, что могла взять жена для обмена.
Исколесив с подругой много деревень, они нигде не нашли желающих приобрести вещи. Один повстречавшийся человек подсказал им, что в таком-то селе богатый народ, но ехать туда далеко. Подходили к концу деньги и последняя из взятых на дорогу горбушек хлеба.
Шура смеялась, рассказывая о том, как их без билета сняли ночью с поезда, посадили в какую-то комнатушку, где продержали до утра.
Утром, когда их отпустили, смогли обменять вещи и привезли маслица немного, крупы, картошки.
Да, наше дело на фронте было смертельно опасным. Но разве легко жить в постоянном страхе за близкого тебе человека - отца, сына, мужа, которых, ты знаешь, могут убить в любое время?
А тот, кто погибал, невольно перекладывал ответственность за своих детей, за их будущее на те же, такие слабые и такие сильные женские, на уже вдовьи плечи.
С улыбкой... сквозь слезы, но с улыбкой, рассказывали при встрече женщины тыла мужьям-фронтовикам о своей жизни.
На следующий день я отправился в комендатуру встать на учет. У пожилого капитана, просматривающего документы, спросил адрес штаба округа. На вопрос: "Зачем?" - ответил, что хочу узнать местонахождение своего полка.
– Судя по документам о ранении, вам нужно искать госпиталь или, по крайней мере, гарнизонную поликлинику, товарищ старший лейтенант, посоветовал капитан. - Какой там полк! Пришьют вот такую нашивку, - он коснулся ладонью правой стороны груди, где желтел знак тяжелого ранения, и... Я третий месяц в действующую прошусь. Батальоном командовал. А тут письмоводитель, штампики фронтовикам ставлю, - он иронически серьезно выбрал из коробки какую-то печать, подышал на нее и шлепнул на мой отпускной билет. Взял ручку, вывел дату.