Командир атакует первым
Шрифт:
– В тыл... Ты понимаешь, Николай, что это для меня такое? Сам знаешь: врачам только попадись в руки...
– Какие еще врачи? - не понял меня Буряк. - Товарищ гвардии майор! Да вовсе вам не на медицинскую комиссию в тыл, а за самолетами и пополнением.
Действительно, в штабе полка лежал приказ командира дивизии о моей командировке на один из тыловых аэродромов. Я должен был получить новые самолеты и привести пополнение летного состава для полков соединения.
Нужно сказать, что в это время авиационные части, а тем более соединения, редко, только в порядке исключения, переводились с фронта в
Полки и дивизии 1-го штурмового авиационного корпуса, к примеру, после начала боевых действий на Курской дуге не отводились в тыл до конца войны. Безусловно, трудно было воевать, что называется, без перерыва, но летчики, авиационные командиры одобрительно относились к такому решению командования Военно-Воздушных Сил. Тем более что летному составу по мере возможности предоставляли краткосрочный отдых в небольших профилакториях в прифронтовой зоне. А некоторые наши товарищи, родные которых находились не слишком далеко, даже уезжали в недолгий - неделя-полторы - отпуск домой.
В части и соединения прибывали по мере необходимости новые самолеты, летчики из запасных полков. Как правило, офицеры из руководящего состава фронтовых частей на месте проверяли уровень подготовки молодых пилотов, облетывали выделенные для перегонки самолеты и приводили группы прямо на фронтовые аэродромы.
На этот раз такое задание поручили мне и штурману соседнего 152-го гвардейского истребительного авиационного полка Герою Советского Союза гвардии майору Ивану Корниенко.
Короткие сборы, прощание с боевыми друзьями, инструктаж командира - и вот мы на аэродроме, возле транспортного самолета, командир которого доложил мне как старшему группы, что до Москвы у нас будут попутчики. - Вот посмотрите, - протянул он список пассажиров. Сразу бросились в глаза известные фамилии - Симонов, Алейников...
Не было, наверное, в то время в нашей стране человека, который бы не читал стихов, корреспонденции и очерков с фронта Константина Симонова. О Петре Алейникове и говорить не приходится - он был одним из самых популярных киноактеров. А может, просто однофамильцы?
Но в это время к самолету подошла группа людей, среди которых мы сразу узнали Алейникова. А кто же из них Симонов?
Я хорошо помнил его стихи, которые в Краснодарском госпитале проникновенно читала актриса Зоя Федорова:
Под Кенигсбергом на рассвете
Мы будем ранены вдвоем,
Отбудем месяц в лазарете,
И выживем, и в бой пойдем.
Святая ярость наступленья,
Боев жестокая страда
Завяжут наше поколенье
В железный узел навсегда.
Самым
В самолете мы быстро перезнакомились. На первой же сотне километров маршрута все пассажиры неумолимо тарахтящего Си-47 стали единой группой фронтовиков, летящих в тыл.
Путь на Москву лежал через Киев. Погода в столице Украины была плохая: дождь, видимость почти нулевая. Но, прижавшись к стеклу бортового иллюминатора, я пытался хоть что-то рассмотреть. Вон там, слева, всего в нескольких десятках километров, - родные ирпенские леса, речушка, село Ставки. Ведь это уж поистине прямо из симоновского стихотворения "Родина":
Да, можно выжить в зной, в грозу, в морозы,
Да, можно голодать и холодать,
Идти на смерть... Но эти три березы
При жизни никому нельзя отдать.
Не знаю, как уж командир нашего самолета сел в такую непогоду, только в Москву мы в этот день не вылетели. Симонов добровольно взял на себя заботы о нашем ночлеге, а по тем временам дело это было нелегким. Но Константин Михайлович добился-таки для нашей команды целой комнаты и даже организовал поездку в Киев.
Я видел разрушенную Керчь, Феодосию, Воронеж, Харьков. Тяжело смотреть на руины. Но в этих городах я не был до войны и мог лишь предположить, какими они были раньше. А Киев я знал хорошо: его проспекты, Крещатик, зеленые улицы, набережную Днепра. Светлый, необыкновенной красоты город, где жили радостные, счастливые люди.
Во что можно превратить цветущий край! Мы въезжали в город от Жулян и ничего не узнавали - кругом руины, руины, руины. Киев казался мертвым. Мы молчали, потому что не существует слов для выражения истинной скорби.
Но чем ближе к центру, тем больше и больше оживлялись глаза моих попутчиков. Город вставал из пепла и руин: развалины многих домов убраны, улицы расчищены, много строительных лесов. И больше всего нас радовало и удивляло, что на Крещатике несколько женщин сажали в сквере цветы...
Да, Киев, выдержав месяцы борьбы, оккупации, возвращался к жизни. Теми малыми силами и средствами, которые могла выделить страна на восстановление, город благодаря сверхчеловеческим усилиям своих жителей начинал приобретать прежний облик. Я мысленно забегаю вперед и вижу, верю, что он будет лучше, краше и радостнее довоенного.
Вечером, выложив съестные припасы, пассажиры нашего самолета сели ужинать. За окном шел дождь. Кто-то попросил Симонова почитать стихи. Не только я, видно, хотел их послушать. Константин Михайлович без тени наигранности, полусерьезно, полушуткой ответил:
– Да ведь только писать немного умею. А читать - это дело их, актеров, - он, улыбаясь, кивнул в сторону Алейникова.
Тот запротестовал:
– Не верьте ему, товарищи. Константин Михайлович превосходно читает. И вообще, лучше самого поэта его стихи никто не прочтет.
Симонов спорить не стал, задумался:
– Что же... Что же вам прочитать?
Мы молчали, предоставив поэту самому выбрать строки, подходящие сегодняшнему настроению. Мягко картавя, чуть нараспев, казалось без выражения, Константин Михайлович начал: