Командировка в лето
Шрифт:
Куда только делись вальяжность и аристократический лоск: к сейфу рванул обычный уличный алкаш с лихорадочно горящими сухими глазами. Руки его при этом заметно подрагивали.
Через пару минут ключ попал-таки в скважину, в сейфе щелкнуло, и из-за дверцы раздался полурев-полустон смертельно раненого зверя:
– Ларин, сука! Убью!!!
Глеб, с трудом удерживаясь от гогота, сумел-таки сделать абсолютно невинное лицо:
– Вань, ты что, офигел?
– Я… Я!!! Я тебе дам, офигел!!!
– Коньяк? Где? – Художник, с лицом не менее невинным, чем у начальника, деловито оттер похмельного обозревателя отдела культуры от сейфа и деликатно заглянул внутрь металлического ящика. – Брось, Вань… Нет здесь никакого коньяка… Белка у тебя, похоже…
Шацких обреченно добрел до кресла и обессилено рухнул в него мягким ворохом тряпья.
– Блин… Ведь точно был… Сам ставил… Знал, дома не выдержу – допью…
– Точно помнишь? – Художник был сама предупредительность.
– Да точно, точно… Хотя… мы вчера с Нонго здесь сидели… всякое могло случиться…
– С Нонго? Да, с Нонго – всякое… Помню, как он в прошлый раз к тебе приезжал… Даже я – еле отполз… Слушай, Вань, а ты ему позвони!
– А зачем? Если выжрал, один хрен не признается…
– Как это зачем? – Сашкины глаза вполне натурально округлились. – Он у нас кто по профессии? Колдун?
– Ну, колдун… И что?
– Как что? У него совесть есть? Особливо, ежели коньячок… того… умыкнул… Вот ты ему и позвони, пусть похмелье снимет. Он же может, сам говорил…
– А что… – Глаза у Шацких слегка просветлели. Он, вообще-то, был умным человеком, Ваня Шацких, но у него было два конкретных недостатка: алкоголь и немотивированная вера во все сверхъестественное. – А что… Это и правда, идея…
И начал набирать трясущимися руками номер на аппарате, услужливо пододвинутом успешно опохмелившимся Художником.
– Привет, Юр, это Ваня Шацких. Это ты вчера коньяк выпил?
Глеб, нервно вздрагивая от прорывающегося смеха, включил громкую связь на параллельном телефонном аппарате – прямой городской номер был у них с Шацких общий.
Редакция поскупердяйничала.
В телефоне щелкнуло.
– Привет, Вань… Какой, к матери, коньяк… Мы ж вчера вроде водку с тобой пили…
– А-а, ну, неважно… Слушай, Юр, сними похмелье, а?
На другом конце провода образовалась минута молчания.
– Чего? Слушай, не слышу ничего… башка трещит, а тут ты еще… Какое похмелье?
– Какое-какое. Натуральное! Ты ж колдун! Сними, а?
В трубке неразборчиво замычали, потом оттуда раздалось хриплое дыхание.
– Слышь, Вань… Ты что, совсем дурак, да? Иди, пивка попей, идиот, твою…
И – короткие гудки. Трубку повесил, значит.
На Шацких было больно смотреть.
Похоже,
Глеб с Художником давились от смеха.
Глеб даже с кресла сполз и сидел на полу, уронив голову на столешницу.
– Ну, колдун… – Сашку просто корежило, слова выдавливались по одному, с явным запозданием.
Потом, кое-как отсмеявшись, оператор посмотрел на часы:
– Кстати, насчет пивка-то он прав. Двенадцать уже, буфет открылся. Пойдем, мужики. Заодно и перекусим чего-нить горяченького…
В буфете Шацких через некоторое время начал приходить в себя.
Через пятнадцать минут – просветлел, через полчаса, после обязательных ста грамм – повеселел, через сорок – все понял и смертельно обиделся, а к концу застолья еще раз все понял, простил и ржал над хохмой вместе со всеми.
Хороший он все-таки парень, Ваня Шацких.
Не случайно с Глебом в одном кабинете ужился.
Другие-то все сбегали, рано или поздно…
…После буфета, отправив пришедшего в рабочую кондицию Художника в монтажную, Глеб пошел к Ленке.
Если женщина просит… а тем более, зовет… а тем более, такая…
Надо быть идиотом, чтобы не пойти.
Полным идиотом.
Такое не лечится…
Глава 4
На двери скворцовского кабинета висела пластиковая табличка, на которой красным фломастером аккуратным девичьим почерком было написано: «Если ты не по делу и тебя не звали, лучше сразу иди на хер. Если по делу или тебя звали – сначала постучись».
И три восклицательных знака.
Глеб хмыкнул и вошел, предварительно постучавшись. Сам терпеть не мог, когда без стука вваливались.
Ленка что-то писала за конторкой, встав острыми коленками на мягкую кожаную табуретку.
Сначала, когда она только пришла на ящик, собственного стола ей было не положено, вот и приспособила старую мебель со склада.
А потом привыкла.
Сейчас вот, вроде, все при ней – и звезда непридуманная, и отдельный кабинет, а пишет все равно за конторкой.
Странная штука жизнь.
Загадочная.
Глеб со вздохом взглянул на затянутую в тесную кожаную юбчонку одну из самых красивых попок отечественного Ти-Ви и взъерошил Ленке неподражаемую каштановую гривку.
Она в ответ рассеянно чмокнула его в щеку, кивнула в сторону гостевого кресла. Потом задумчиво почесала пальцем очаровательный вздернутый носик, в который была влюблена, наверное, половина половозрелого мужского населения России.
– К чему нос чешется? Опять, что ли, с Рафиком скандалить? – потом, помолчав с минуту: – Под юбкой, кстати, ничего нет. Можешь проверить…