Командующий фронтом

Гарин Фабиан Абрамович

— У Степана Листратовича служил.

— Где же ты пропадал?

— Когда отступали через Мишкино, Степан Листратович просил достать ему кружку молока. Пошел я по хатам, а тут наскочили японцы. Услышал я перестрелку, думаю, пришел мне конец, и попросил хозяйку: «Не дай пропасть, дома остались жена и детишки».

— Откуда ты родом? — прервал его Лазо.

— Из Имана.

— Давно в отряде Глазкова?

— Два года.

Лазо насторожился. Со слов Глазкова он знал, что отряд сформировался только девять месяцев назад.

— Дать тебе провожатого к Степану Листратовичу?

— Дюже

ноги болят, товарищ, отдохнуть бы в лазарете денька два.

— Пожалуйста! — И, обратившись к Сенкевичу, приказал: — Накормите товарища, уложите его спать.

— Как тебя звать? — спросил его перед уходом Лазо.

— Лопатин.

— А по имени?

— Тимофей.

— Отдохни, Тимофей Лопатин, хотя бы с недельку, спешить некуда.

Долго не мог уснуть Лазо. Бессонница мучила его каждую ночь, не спасал и бром, который ему давал Сенкевич. А сегодня он отказался принять микстуру — мысли его были заняты пришедшим в лазарет больным. Лазо вызвал к себе дозорных, задержавших партизана, долго расспрашивал их, как вел себя боец, когда его вели в лазарет, но ничего подозрительного в их рассказе не обнаружил.

— Выпейте бром, Сергей Георгиевич. Бросьте думать о задержанном. Завтра снова поговорите с ним.

Сенкевич налил в чашечку микстуру и поднес ее командующему, но тот неожиданно резко отстранил руку врача.

— Вот и пролили, — недовольно произнес Сенкевич.

— Где этот подозрительный больной? — спросил Лазо, спустив ноги с лежака.

— Спит уже.

— Казимир Станиславович, его надо немедленно связать и привести ко мне.

Сенкевич знал Лазо не первый день. Уж если командующий пошел на такую меру, то, очевидно, неспроста. Поставив на самодельный столик, врытый ножками в землю, незакупоренную бутылку с бромом, он бросился из барака за санитарами.

После ухода Сенкевича Лазо вышел следом за ним на улицу и притаился у двери. Ежась на ночном холодке, он еще раз попытался восстановить в своей памяти встречи с высоким незнакомцем. До его слуха донеслись слова: «Давай его сюда, к главкому». Сенкевич и санитары несли задержанного. Лазо, открыв сам дверь, спросил:

— Руки у него связаны?

— Моим ремнем, — ответил Сенкевич.

Связанного внесли и посадили на табурет. При свете каганца глаза его казались похожими на угольки. Он дрожал, пряча голову в плечи.

— Это за что же, товарищ, меня связали?

— За старые встречи, — сурово ответил Лазо.

— Даром губишь партизана. Сам сказал: «Отдохни с недельку», а потом приказал связать. Чего доброго, еще расстреляешь? Ну и расстреливай коммуниста!

Сенкевичу хотелось сказать Лазо, что, быть может, произошла ошибка, но грозный вид командующего смутил его.

— Не стройте из себя казанскую сироту, капитан. В первый раз вы меня встретили на вокзале во Владивостоке, когда я вышел из вагона с генералом Рождественским.

— Ты путаешь меня с кем-то, товарищ главком.

— Капитан, держите себя так, как полагается на допросе, — пригрозил Лазо. — Итак, вы вспомнили нашу первую встречу?

— Ошибаетесь.

— Тогда я напомню вам вторую. Вы преследовали меня от гостиницы «Версаль» до Ботанической улицы и пытались арестовать.

Если вы позабыли мой удар в живот, то я могу повторить его.

Арестованный вздрогнул и съежился, словно испугавшись того, что последует удар.

— Казимир Станиславович, — воскликнул Лазо, — разве это не рефлекс? Этот тип прячет живот, он боится удара, ибо испытал его уже один раз. — И снова обратился к арестованному: — Как ваша настоящая фамилия?

— Лопатин.

— Врете! — крикнул Лазо и подошел вплотную к арестованному.

Сенкевич и санитары, связавшие лазутчика, безмолвно стояли. Наконец Сенкевич взволнованно произнес:

— Сергей Георгиевич, я врач, но прежде всего я партизан. Позвольте мне уничтожить этого негодяя.

— Зачем же? — спокойно ответил Лазо. — Мы сохраним ему жизнь, если он нам скажет, где тот Ерема, который навел его на след лазарета.

— Так я и поверю вам, — неожиданно отозвался лазутчик.

— Вы нам вреда еще не успели нанести, а тот, Ерема, змея подколодная. Как видите, капитан, бороться с партизанами очень трудно и опасно. Уж лучше смиритесь и сознайтесь во всем.

Лазутчик молчал, но в этом молчании было признание.

— Уведите его и тщательно обыщите, — приказал Лазо.

Наутро Сенкевич, дождавшись, когда проснулся командующий, поспешно доложил:

— Мы нашли у капитана в кармашке от часов цианистый калий.

— Он выдал Ерему? — перебил Лазо.

— Я уже послал двух человек в деревню, где, по словам капитана, его дожидается Ерема в доме у кулака Богоявленского.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

В ноябре похолодало. С моря дул штормовой ветер, сбивая с ног прохожих. В такие дни тяжело долго оставаться на улице: люди кашляют, задыхаются.

В ресторане «Версаль» полно офицеров.

Их гонит сюда холод на улице, в казармах и домах. В ресторане тепло, по залу плывет сладкий табачный дым; запахи от блюд, которые приносят с кухни официанты, щекочут посетителям ноздри. Сколько еще соблазна в этом потускневшем за год зале. Правда, скатерти теперь не всегда свежи и накрахмалены, на многих несмываемые пятна от вин и соусов. Как хорошо иметь спутника с иностранной валютой! Даже в русском ресторане отказываются принимать колчаковские деньги. Другое дело доллары или иены. Даром, понятно, никто не станет платить, иностранцу нужно оказать услугу, и притом немаловажную: украсть какой-нибудь документ, выведать тайну. А иностранцы, как назло, перестали интересоваться жизнью нелегальных организаций, большевиками, профсоюзами.

В углу за небольшим столиком одиноко сидит капитан Лимонов. «Хорошо бы пропустить несколько рюмок шустовского коньяка, закусить шпротами в прованском масле или, на худой конец, съесть черствый лангет». Лимонов хмурит брови, жадно ловя взгляды посетителей, но напрасно — им никто не интересуется.

Три часа дня. Капитану пора на свидание с полковником Катамуро, но он не спешит. «На кой черт я к нему пойду? — думает он. — Денег полковник не дает, только кормит обещаниями. Не того патрона я себе подыскал. Боже, какая смертельная тоска!»