Командующий фронтом
Шрифт:
— Товарищи! Я не собираюсь произносить речей, а скажу только несколько слов. Я командир четвертой роты пятнадцатого Сибирского запасного полка Сергей Лазо. Я офицер, но большевик по убеждениям. Я пришел доложить, что по вашему приказанию рота прибудет сюда в любую минуту в распоряжение Совета рабочих и солдатских депутатов.
По залу пронеслась буря аплодисментов. Лазо, подняв руки к плечам, сорвал с себя погоны и бросил их на пол. Раздались голоса:
— Избрать его в Совдеп!
Через час в
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ночь. За окном тускло светит запорошенный снегом фонарь. Изредка донесется ружейный выстрел, лай встревоженной собаки — и снова все смолкнет.
Десятый день охраняет Совет четвертая рота. Назарчук занял самые большие комнаты. В трех — разместился караул, в четвертой — «база». Один только Лазо знает, что хранит бережливый и неутомимый Назарчук на «базе». В этой комнате патроны, ружья, гранаты, шинели, сапоги и продукты, которые удалось собрать за несколько дней.
На грубо сколоченных нарах спят крепким сном солдаты. Тяжело достается им каждый день. Назарчук оправдывается:
— Постов много, недоглядишь — меньшевики захватят, а мне — отвечать.
Вот проснулись двое. Они молча посмотрели друг на друга, широко зевнули, спустили ноги на пол и стали обуваться — с минуты на минуту должен прийти разводящий.
— Вот тебе, Настаченко, как все повернулось, — тягуче сказал один из них, с голубыми глазами на полном, но бледном, бескровном лице. — Прапор-то наш оказался самостоятельным человеком.
— Сказывал тут один, что он незаконный сын генерала, — ответил Настаченко пискливым, как у мальчика, голосом. — Ты лучше скажи, что дальше будет?
— А что будет? Царя и министров сбросили, — ответил голубоглазый солдат, которого звали Рябовым. — А теперь самый раз до помещиков добраться.
— Доберемся. А ты вот скажи, — допытывался Настаченко, — зачем прапор только нашу роту сюда привел? А остальные как? Сами по себе?
Рябов задумался, не зная, что ответить.
— Молчишь? — упрекнул Настаченко.
Неожиданно дверь растворилась, и в караульное помещение вошел Назарчук.
— Заходи, ребята! — раздался его голос.
По одному входили солдаты второй роты. Вместе с ними в комнату ворвался холодный воздух, принесенный на шинелях с улицы.
— Тут теснее, чем в казарме, — сказал кто-то из вошедших.
— Зато не в обиде, товарищ, — заметил Рябов.
— Мы потому и пришли.
— Спасибо! — снова откликнулся Рябов. — Не могли раньше?
— Надо было нас позвать, когда уходили.
— Ну-ка выйди вперед, — шутливо пригрозил Рябов. — Я на тебя
— Отставить! — приказал Назарчук. — Ты, Рябов, забудь старую «словесность». Помнишь приказ товарища Лазо?
— Уж и посмеяться нельзя, — развел руками Рябов. — У солдата без шутки дело не спорится…
Назарчук не дослушал — он покинул комнату и быстрыми шагами пошел по коридору. У двери, где стоял на часах солдат, остановился и спросил:
— Товарищ Лазо у председателя?
— Так точно! — ответил солдат.
В кабинете председателя торчал в стене большой крюк, с которого недавно сняли портрет царя. За столом сидели председатель Совета Перенсон и Лазо.
— Роту разместил? — спросил Лазо.
— Пришел просить еще одну комнату. Людям негде спать.
— Выручай, Адольф, — обратился Лазо к председателю.
— Ты весь полк приведи, а комнаты найдутся.
Из коридора донесся шум. Лазо, сорвавшись с места, поспешил в коридор. Здесь он увидел незнакомого человека в черном потрепанном пальто и в ушанке.
— Кто вам нужен? — спросил Лазо.
— Председатель Совета.
— А вы кто?
— Григорий Вейнбаум.
Это имя Лазо не раз слышал от Ады. Она рассказывала о нем, как о стойком большевике. Григорий Спиридонович, известный под кличкой «Спиридоныч», был сыном видного петербургского чиновника. В студенческие годы Григорий Спиридонович разошелся с отцом и пошел по революционному пути. Пойманный жандармами, он был осужден и выслан в Сибирь.
— Пропустить! — приказал Лазо.
Часовой открыл дверь.
Григорий Спиридонович, войдя в кабинет, остановился и, пристально всмотревшись в председателя, поднявшегося со стула, крикнул:
— Борода!
— Здорово, друг! — откликнулся тот и сам пошел навстречу Спиридонычу.
Они стали наперебой расспрашивать друг друга о товарищах по ссылке и каторге.
— Где Никита Шорин?
— Говорят, в Брянке.
— А Кузьма Мальцев?
— До прошлого года был со мной в Енисейске, а потом перевели в Гольтявино.
— Ничего, друг, скоро все здесь соберемся. Кто в Братске, кто в Момыре, кто в Пинчуге и Кулакове, но всем одна дорога — через Красноярск.
— А где Свердлов? — спросил в свою очередь Спиридоныч.
— Приезжал вчера из Назимова один товарищ, говорил, что Якова Михайловича в Монастырском уже нет.
— Не прозевать бы его.
— Яков Михайлович сам разыщет нас. Не поедет он в Питер без того, чтобы не побывать в «Красноярской республике».
— Это что за республика? — спросил Лазо.
— Ленин так назвал наш большевистский Совет в девятьсот пятом году, когда третий Сибирский запасный батальон помог нам освободить арестованных, а потом мы сами отпустили солдат по домам.