Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]
Шрифт:
— Нет, я нервничаю! — отказался тот.
— Мы принуждены, — Кумоваев нахмурился, — задать вам щекотливый вопрос…
— Впрочем, это пустяки, — бросил Билетов.
— Так спрашивайте! — вскричал доктор в нетерпении.
— Вы действительно спасли вашего постояльца–комиссара? — спросил Бутуйсов.
36
Доктор выставил мясистый подбородок и ответил:
— Да, спас!
— Как же это… — пробормотал Кумоваев, — убийцу?
поголовно! И потом, несправедливо: рядовых не щадить, а одного из главарей вдруг выпустить…
— Более чем странно! — отпустил реплику Билетов.
— Отец! — раздался хрипловатый громкий голос: на пороге кабинета стоял Юрий. — Так это правда? — гневное лицо, изуродованное шрамами, было кошмарным. — Ты спас его?! — он сжимал кулаки. — В таком случае… я, как
сын, первым требую… рас–с–стрела!
— Требуй, — произнёс доктор, закипая и вместе с тем в неком удовлетворении, словно то, что сын потребует расстрелять его, вполне им ожидалось. — Ты, считающий себя демократом, — он приближался к Юрию и тоже сжал кулаки, — ты, грезивший Герценом, хочешь расстрелять отца за его приверженность народно–социалистическим идеям! Так что же ты, несчастный, понесёшь людям?! — Зверянский отшатнулся с аффектированным ужасом.
Все молчали. Александр Романович, обращаясь к сыну, констатировал намеренно сухим тоном:
— Вышло так, что у нас р-разные убеждения! Что ж, мы должны идти до конца…
У Юрия вдруг вырвался всхлип, он протянул руки к отцу, отдёрнул… и как бы в исступлении зверства повернулся к гостям:
— Не сметь допрашивать доктора Зверянского! Во–о–он!!!
— Щенок! — взревел доктор, тяжёлый кулак опустился меж лопаток Юрия: тот едва удержался на ногах. — Извинись перед господами и проваливай!
Усольщиков застонал и зачем–то зажал уши:
— Ой, не надо бы так…
Кумоваев вскочил с места:
— Вы не в себе, Александр Романович… вы, кажется, ударили-с…
— Я убью его! — вскричав, Зверянский тут же как–то померк, беспомощно вопрошая: — Как он ведёт себя?!
Юрий нервно отвесил общий поклон:
— Очень прошу простить, господа! — чётко прошагал к двери, выходя, обернулся: — Свободу России! — Щёлкнул каблуками, дверь за ним закрылась.
У Усольщикова текли слёзы, он воскликнул:
— Ай, как оба мне нравитесь! Ну, расцеловал бы обоих. На таких страна стоит!
— Я понимаю ваше недоумение, господа, — смущённо заговорил доктор, — самоуправно укрыл, спас… но мне показалось необходимым сделать так, чтобы этот человек жил…
— То есть он не большевицких убеждений и оказался в этом стане вынужденно? — предположил Бутуйсов.
Зверянский согласился:
— Убеждений он не большевицких. Но, однако же, весьма сомнительных.
— Вы ему чем–то обязаны? — спросил Кумоваев.
— Определённо ничем! Разве тем, что он едва
— Никак не пойму вас, Александр Романович, — с оттенком оскорблённости сказал Кумоваев, — какого ж рожна вы его не…
— Да что тут понимать! — воскликнул Усольщиков. — Благороднейшее сердце у доктора! Свеликодушничал, сжалился. Ну, правду я говорю?
— Понимаете, — сказал Зверянский со странной приподнятостью, — это человек из творений Эсхила или Софокла. Его личность потрясает…
— Поразительно! — вставил Билетов, и было непонятно: что поразительно? То, что личность комиссара потрясает или то, что доктор несёт чепуху.
Бутуйсов обратился ко всем:
— Господа, этот комиссар в зверствах не участвовал?
— Нет, что вы! — категорично заверил Зверянский. — Он всегда был у меня на глазах.
— Никаких приказов о казнях не подписывал?
— Не подписывал!
— Ну, тогда, господа, — заключил Бутуйсов, — нет ничего преступного в том,
что Александр Романович его отпустил.
— Наше российское благодушие, — заметил Билетов вскользь, с осуждающе–ехидной ноткой.
Усольщиков будто не услышал её:
— Верно! По–нашему, по–русски: заслужил — получи сполна в отместку! Но только пока я в гневе. А гнев миновал: за стол с собой тебя посажу! Кстати, господа, теперь же пожалуемте все ко мне. Я телушку годовалую зарезал, и коньячок сохранился шустовский…
От приглашения никто не отказался.
37
Прошла неделя, начинался путано–сложный май восемнадцатого…
В городе стало известно, что председателя совдепа Михаила Юсина вызывают в Пензу. Но его увидели садящимся с семьёй в поезд, который шёл в противоположном направлении: на Самару.
День спустя в Кузнецке появилось человек пятнадцать приезжих. Чуть не половина из них женщины. Приезжие вели себя тихо. Они разместились в особняке зерноторговца Щёголева, приколотили к дверям вывеску: «Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией».
Утром у крыльца заурчал автомобиль. Из особняка вышел человек в тёмной тройке, с бородкой, в пенсне; сел в автомобиль, кивнул шоферу. Машина
покатила, поднимая пыль, и скоро остановилась у дома Зверянских. Человек в пенсне вошёл в дом, пробыл там полчаса и вернулся в ЧК.
На следующий день из города уехали с семьями Зверянский, Усольщиков, Бутуйсов, Кумоваевы и ещё немало тех, кто наиболее отличился в расправе с отрядом Пудовочкина.
После этого на афишных тумбах было расклеено объявление: «Кузнецкой ЧК начато следствие по делу Пудовочкина. В ЧК приглашаются все граждане, имеющие что сообщить по указанному делу».