Комедия положений
Шрифт:
И я опять, уже температурящего мальчишку потащила в поликлинику, а через день со снимком опять к бронхологу. На этот раз я напрямую зашла к Майе Ефимовне с просьбой посмотреть и послушать Сережку, В конце концов, она была аллерголог, а раз ничего не находят..., то возможно, кашель аллергического характера.
Майя Ефимовна и бронхолог принимали в одной комнате, и когда мы пришли и я в открытую, в истерике, в слезах, скандально стала высказывать претензии к заведующей, что ребенок болеет больше трех недель, что я всё время указываю на страшный кашель, которого я не слышала семь лет (семь лет
Майя Ефимовна пропустила мои вопли мимо ушей, прослушала Сережу, и они вдвоем долго смотрели снимок и усмотрели только бронхит.
Назначили лечение, антибиотики, но не внутримышечно, а перально, тепловые процедуры, и с тем я ушла.
Конечно, если бы мама жила бы на Белоозерской, разве я так мучалась бы? Давным-давно отвезла бы ребенка туда, в случае необходимости мама его и проколола бы, и не было бы того, что я сейчас имела, субфибрильную температуру и замученного, совершенно раскисшего сына.
Сережа не ходил в школу почти два месяца. Я заходила к Антонине Васильевне, брала для него уроки, но чтобы закрыть четверть, он должен был посетить школу хотя бы несколько дней.
И я уговорила Сережу походить в школу в конце второй четверти, чтобы его могли аттестовать.
Я прибегала в обеденный перерыв с работы, обряжала сына и отправляла его, а вечером я приходила раньше, чем он, и ждала.
Сережа заходил в дверь, садился на галошницу, и сидел не шевелясь. Я снимала с него пальто, стягивала сапоги, брала за руку, заводила в комнату и укладывала ни диван.
Он ложился молча и не говорил ни слова. У него не было сил. Около десяти дней посещал он школу, а потом стал сильнее кашлять, и я оставила его дома. Этих дней хватило, чтобы Сережку аттестовали за вторую четверть.
По-прежнему была слякоть, серый снег, оттепели, темнота. Приближался новый год.
1986 год. Второе тысячелетие
– Что ты помнишь из 1986 года?
– спросила я мужа.
Алексей засмеялся:
– Я купил себе новый костюм.
И сразу стало всплывать.
В конце 85 года начальник Алешкиной лаборатории уволился, и на Алешку, как старшего научного и ответственного исполнителя темы, свалилась вся работа. Алексей с октября месяца стал задерживаться, приходить поздно, усталый. Не столько утомляла его сама работа, сколько необходимость сделать быстро и в срок, а необходимость действовать быстро всегда очень напрягала Алешку, он был медлительным и не умел расслабиться, пока не завершит дело. По складу характера он не умел заставить кого-то работать, и всё они делали вдвоем с Иришкой, которая была трудоголиком, и которую не надо было подгонять.
Работал он за тот же оклад старшего научного, не сумел воспользоваться ситуацией и попросить себе добавку, но после сдачи работы предполагалась большая премия. В конце декабря Алешка закончил все темы, написал отчеты, и совершенно вымотался. У него было нервное истощение, он похудел, ослаб, и в течение выходного дня через каждые три часа ложился отдыхать, так уставал.
Руки стали тоненькими, как у женщины, а на спине вылезли и торчали позвонки.
Его
14 января на дне рождения у Люды Алешка тихонько ушел в другую комнату, прилег там отдохнуть и уснул. Во сне были особенно заметны его заострившиеся скулы.
Люда, глянув на Алешку, ужаснулась его похудевшим видом.
– Зоя, надо что-то предпринимать, придумать, смотри, он совсем ослаб.
А что придумаешь, если ему нужен был отдых, а до лета было далеко и брать сейчас отпуск вроде не имело смысла, а это значило, что каждый день, преодолевая себя, он шел на работу и день требовал он него большей затраты сил, чем у него было. И происходило медленное сползание вниз и вниз по наклонной плоскости к полному упадку сил, и настойка элетероукока, назначенная врачом, ему мало помогала. А больничный без температуры не давали, проще было помереть.
Зато в конце января он принес кучу денег, тысячу рублей.
– Наступило второе тысячелетие, - сказал мне муж, передавая пачку сиреневых купюр. Напомню, что первое было в 1971 году, когда он вернулся с Камчатки.
– А что будем делать с деньгами?
– я всегда спрашивала у мужа, куда мы будем тратить деньги, если сумма свалилась неожиданно, регулярные поступления были рассчитаны досконально, и я тратила их по собственному усмотрению, если жесткие рамки постоянной нехватки можно рассматривать как "собственное усмотрение ".
Деньги у нас всегда лежали открыто, в платяном шкафу на полке, когда завелась резная шкатулка, то в ней. Дети деньги брали только с нашего согласия. Катя звонила мне и просила пять рублей, или три, и даже рубль. Когда оставалось 25 рублей, то кто успевал ухватить эту последнюю купюру, я или Алексей, тот и оказывался хозяином положения, богатеньким Буратино, все остальные должны были клянчить деньги у него.
– Тратить, - сказал муж.
– Купим одежду, а то ты всё стонешь, что мы не так одеты.
Вот тогда Алешка и купил себе совместный франко-советский костюм, сам купил, без меня, и впервые ему оказались впору и брюки и пиджак, а цвет ему подходящий, темно-горчичный. Сейчас, в 2004 году этот костюм всё еще служит ему в качестве выходного. Впрочем, всё это время он надевал его не чаще трех-пяти раз в год.
Но костюм он приобрел только в марте, когда отдохнул от тяжких трудов.
А я купила себе зимнюю шапку из куницы, которую проносила десять лет, но не так, как муж костюм, а вплотную, весь сезон только в ней.
Это была моя первая приличная зимняя меховая шапка, и то не новая, а купленная в комиссионке.
Еще когда мы жили на Дирижабельной, мама отдала мне старую каракулевую шапку, я сама пришила к ней норку, отпоротую от воротника, проложила картон, чтобы ободок был жестче, и отходила два года. Потом была коричневая синтетическая шапка с большими полями, Нина дразнила меня в ней летучей мышью, а Алешка, когда лепил пельмени с детьми, приговаривал, слепляя два конца в кружок:
– Вот еще одну мамину шляпку сделали - и аккуратно клал на доску.