Комический роман
Шрифт:
— Но, — спросил его Ранкюн, — как вы думаете туда ехать? Ведь ваша лошадь закована и не сможет вас довезти.
— Ну и что же, — сказал Раготен: — я найму лошадь, а если не найду, прекрасно могу дойти и пешком: туда не так далеко; разыщу себе какого-нибудь попутчика из здешних купцов, — они почти каждую неделю ходят туда.
Он искал их всюду, но не мог найти, и принужден был спросить у торговца полотном, жившего по соседству с гостиницей, не идет ли он в ближайший понедельник на базар в Бомон, а узнав, что тот хочет итти, просил взять его с собою, на что торговец согласился, и они условились, что выйдут, как только встанет луна, — и было около полуночи, когда они вышли.
Незадолго же перед тем, как они отправились в путь, пошел туда и бедный гвоздарь, обычно ходивший на базары продавать свои гвозди и подковы (как только их наделает), которые он носил в котомке за спиной. Гвоздарь, идя дорогой и не видя и не слыша никого ни впереди, ни позади себя,
395
«...виселицы, где висело много повешенных...» — В то время повешенных обычно оставляли висеть, пока они не разложатся или не будут пожраны птицами и зверями. Грабителей и разбойников вешали около дорог.
Немного спустя проходили мимо торговец и Раготен. Они шли медленно и молча, потому что Раготен размышлял о словах Ранкюна. Когда они были близ виселицы, Раготен предложил пересчитать повешенных, на что торговец согласился с удовольствием. Они подошли почти к столбам, чтобы считать, и тотчас заметили, что один из повешенных, самый иссохший, упал. Раготен, у которого всегда были мысли, достойные его острого ума, сказал торговцу, чтобы тот ему помог поднять его и приставить к столбу, что они легко и сделали при помощи палки, потому что, как я сказал, он не сгибался и сильно высох; а потом, насчитав четырнадцать повешенных, без того, которого подняли, они продолжали свой путь. Они не сделали и двадцати шагов, когда Раготен остановил торговца и спросил его, не позвать ли с собою мертвеца, — может быть, он хочет с ними пойти, — и принялся кричать изо всех сил:
— Эй! не хочешь ли пойти с нами?
Гвоздарь, который спал не очень крепко, тотчас же проснулся и, встав, закричал им: «Иду, иду, подождите!» и бросился их догонять.
Тогда торговец и Раготен, думая, что это на самом деле повешенный, пустились бежать изо всех сил, а гвоздарь — за ними и еще сильнее кричал:
— Подождите меня!
А при беге его подковы и гвозди, которые он нес, сильно гремели, что удвоило страх Раготена и торговца, потому что они верили, что это на самом деле оживший мертвец или тень какого другого, отягченная цепями (ведь народ верит, что привидения преступников всегда бывают в цепях); а это привело их в такое состояние, что они не могли бежать, и их охватила такая дрожь, что колени не могли их больше держать, и они принуждены были лечь на землю, где и нашел их гвоздарь, который освободил несколько их сердца от страха, поздоровавшись с ними и сказав, что они заставили его изрядно пробежать. Едва они успокоились. А потом, узнав гвоздаря, поднялись и счастливо продолжали путь до Бомона, где Раготен, сделав что было нужно, на следующий день вернулся в Алансон.
Он застал всю труппу выходящей из-за стола и рассказал им свое приключение, и они чуть не умерли со смеху. Барышни так сильно хохотали, что слышно было в другом конце улицы; но их смех был прерван прибытием кареты, наполненной провинциальными дворянами. Это был один дворянин, которого звали господин де ля Френе. Он выдавал замуж свою единственную дочь и приехал просить комедиантов играть у него в день свадьбы. Эта дочь, которая не была самой умной на свете, сказала им, что желает, чтобы играли «Сильвию» [396] Мере. Комедиантки должны были сдерживаться, чтобы не засмеяться, и сказали ей, что она должна достать им ее, потому что у них ее нет. Барышня отвечала, что даст им ее, и прибавила, что у нее есть все пасторали [397] Ракана и, кроме того, «Прекрасная рыбачка», «Противоположности любви», «Плонсидон», «Продавец» и множество других, названий которых я не помню.
396
«Сильвия» — трагикомическая пастораль (1621) Мере (Mairet); пользовалась исключительным успехом, который, однако, скоро прошел, и лишь отсталые провинциалы долго увлекались ею.
397
«Пасторали» Ракона напечатаны в 1625 году. Следующие пасторали, без имен авторов (кроме «Противоположности любви» дю Риера, 1610), изданы в 20-х годах XVII века.
— Потому что, — сказала она, — это более подходит нам, кто сидит дома в деревне; и к тому же костюмы ничего не стоят: тут не нужны такие роскошные, как для представлений «Смерти Помпея», «Цинны»,
А кроме того стихи пасторалей [399] не столь высокопарны, как стихи серьезных поэм, и пастушеский жанр более соответствует по простоте нашим прародителям, которые до своего грехопадения носили только фиговые листья.
398
«Смерть Помпея», «Цинна» и т. д. — пьесы Пьера Корнеля.
399
«...стихи пасторалей...» — Старые французские писатели — Гарди, Ракан, Мере и др. — разделяли мнение мадемуазель де Френе, так как пасторали заполняли театры конца XVI — начала XVII века. Но скоро против пасторолей началась борьба: Сорель, Томас, Корнель, Скаррон и Мольер изгнали их со сцены, осмеивая и пародируя в драме и прозе.
Ее отец и мать слушали эти речи с восхищением, воображая, что лучшие в королевстве ораторы не высказывали столь богатых мыслей и в столь возвышенных выражениях.
Они стали считать повешенных
Комедианты просили времени приготовиться, и им дали восемь дней. Общество хотело уже разойтись после ужина, когда вошел настоятель Сен-Луи. Этуаль сказала ему, что он пришел весьма кстати, потому что избавил Олива от труда искать его, чтобы он исполнил свое обещание; на это он уверил ее, что пришел именно для этого. Комедиантки сели на кровать, а комедианты на стулья. Заперли дверь и велели швейцару говорить, что никого нет, если кто-нибудь придет к ним. Все замолчали, а настоятель начал рассказ таким образом, как вы его найдете в следующей главе, если потрудитесь ее прочесть.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
История настоятеля Сен-Луи и приезд Вервиля
Начало этой истории, может быть, покажется вам скучным, так как оно представляет собою родословную; но такое вступление, мне кажется, необходимо для полного понимания того, что вы услышите. Я не хочу нисколько изменять своего положения, потому что я на своей родине. Быть может, где-нибудь еще я выдавал бы себя за другого, но этого я никогда не делал. Я всегда был в этом чистосердечен. Я родился в этом городе; жены моих дедов были дворянки, и перед их фамилиями стояло «де». Но, как вы знаете, старшие сыновья получают почти все наследство, а для других сыновей и дочерей остается слишком мало, а поэтому, по обычаям этих мест, [400] их определяют, как могут, — то в духовное звание, то в монахи или выдают за мало знатных людей, лишь бы они были честными людьми и зажиточными, следуя известной в этих местах пословице: «Больше выгоды, меньше чести», которая потом перешла за границы нашей провинции и распространилась по всему королевству. Таким образом, мои бабушки были выданы за богатых купцов; один из них торговал сукном, а другой — полотном.
400
«...по обычаям этих мест...» — в подлиннике: «Coutumier», т. е. свод местного обычного права, правовых обычаев, не узаконенных государственной властью.
У деда с отцовой стороны было четыре сына, из которых мой отец не был старшим. А у деда по матери было два сына и две дочери, из них одна была моя мать. Ее выдавали за второго сына торговца сукном, который оставил торговлю и пустился в крючкотворство, — а это было причиной того, что я получил меньше наследства, чем бы мог. Мой отец, много наживший торговлей и женившийся первым браком на очень богатой женщине, умершей бездетной, уже был в летах, когда женился на моей матери, которая согласилась на этот брак скорее из повиновения, чем из склонности, почему и имела к своему мужу более отвращения, чем любви, что, без сомнения, и было причиной того, что они оставались тринадцать лет замужества совсем без надежды иметь детей. Но, наконец, моя мать забеременела.
Когда ей пришло время рожать, она сильно мучилась родами целых четыре дня и наконец родила меня вечером на четвертый день. Мой отец, занятый в это время приговором одного человека к повешению (за то, что тот убил своего брата) и четырнадцати ложных свидетелей к кнуту, сильно обрадовался, когда женщины, остававшиеся дома, чтоб помогать матери, поздравили его с рождением сына. Он угостил их как мог лучше, а некоторых и напоил, поднося белое вино под видом грушевого сидра, о чем он мне рассказывал много раз.