Комиссия
Шрифт:
– А што?
– взмахнул обеими руками Мишка в ответ на вопрос Дерябина, так ли было дело.
– А што? Мало было-то, вовсе мало! Я и не так сделаю, когда эдакая безобразия будет и далее! Сморчок она, старая девка и лягушка иссохшая, - тыкал Мишка пальцем, как бы нацеливаясь, на потрескавшееся стеклышко в очках учительницы.- Вот она кто, а туды же - указывать! Да кто ей дал права на ребеночка женского полу напяливать черным-черное монашеское одеяние? И в таком позорном виде изображать всею Землю?! Кто и когда?
– О каком это безобразии ты здесь объявляешь,
– О каком? Ты сам - первейшее и злостное безобразие, вот как! И как ты смеешь бессовестно обзывать человека, который едва ли не всем нам, здесь присутствующим, открыл глаза на букварь и на грамоту? Мне даже непонятно откуда в человеке может взяться столь злобы и бесстыдства?!
– Ну-ну!
– зыркнул Мишка.
– Погоди, придешь ко мне с починкой, с какой-никакой обуткой, вот тогда я тебе объясню - откуда! А покамест скажи: ты тоже ладишь на то, будто Земля черная?
– А какая же она?
– Очень просто: голубенькая!
– И пашня, поди-ка, тебе голубой мнится, Горячкин?
– усмехнулся Дерябин.
– И сапожонки ты голубенькие на голубенькой земле латаешь?
– А вот именно, гражданин председатель товарищ Дерябин! Энто червям земляным, червям-хозяевам от жадности ихней всё черным-черно представляется! Коим далее своего сопливого носу не видать ничего, а глаза-то у их теми соплями тоже занавешены! А ты погляди подале-то - какая она, Земля? Она - голубая! И Солнце - оно красное, в любой песне об том поется! Кто же ей дал право, учителке, позорить всею от начала до конца Землю? И Солнышко - то же самое?
И учительница, поправляя на переносице очки в тоненькой оправе с треснувшим поперек стеклышком, как будто даже соглашалась с Мишкой Горячкиным, принимала его упреки... "Вот-вот!
– страдал ее взгляд.
– Вы же все здесь взрослые, вы же - не дети! Ну а если так - разве можно иметь с вами дело? Разве можно понять вас?"
Действительно, Дерябин и тот растерялся, заморгал, остренький его нос покраснел.
Игнашка недоуменно разевал рот.
Учительница сама по себе и не думала жаловаться, но Дерябин посылал к ней Игнатова, велел передать, чтобы пришла, чтобы сообщила Комиссии о хулиганстве Мишки Горячкина, тем более что Лесная Комиссия была ведь попечительницей новой школы.
И учительница пришла, объяснила всё, как было, а что получилось? "Что получилось?
– спрашивали ее подслеповатые, робкие глаза.
– Не надо, не надо никаких жалоб, никаких разбирательств, потому что вот как нехорошо, как страшно бывает, когда взрослые вдруг захотят в чем-то разобраться!"
А Мишка Горячкин, позыркивая красными, будто у окуня, глазами, сидел на лавке нога на ногу, а руки крест-накрест на груди, голос - простуженный и пропитый, сиплый, и этим своим голосом, распространяя вокруг сивушную и еще какую-то невыразимую вонь, объяснял учительнице:
– Ума надобноть тебе набираться - вот што! А то учишь-от невозможно как! А приходит честный гражданин правильно
И тут поднялся со своего места Смирновский, руки в карманах, подошел к Мишке и негромко, резко сказал:
– Встать!
– Даже и не скомандовал, не приказал, а только велел встать.
– Ась?
– отозвался Горячкин.
– Чо тако?!
– Встань!
– Медленно-медленно Смирновский начал вынимать руки из карманов своего полувоенного пальтеца, в которое он осенью ли, зимой ли неизменно одевался.
Мишка встал. И быстро встал-то, и еще икнул, выпрямившись в небольшой свой росток.
– Ну?!
– обратился Смирновский к членам комиссии.
– Ну, объявляйте свое решение! Дерябин?! Калашников?! Объявляйте!
– Подумать надо, Родион Гаврилович!
– отозвался Калашников, тяжко вздыхая, сморкаясь и бесконечно стыдясь всего, что произошло.
– Мы сейчас подумаем!
– Тогда так,- сказал Смирновский,- тогда Горячкину предписывается не позже завтраш-него дня вставить в школе окна. Вменяется ему, Горячкину, внеочередной двухнедельный наряд с завтрашнего же дня возить в школу воду и колоть дрова. Не будет этого им, Горячкиным, исполнено, тогда Комиссия срочно исполняет ремонт старой школы и приглашает в нее на постоянное жительство сапожника из Крушихи либо из другого селения. Нет возражений? Согласна ли Комиссия?
Калашников согласился с облегчением и восторгом: "Вот-вот, Родион Гаврилович, именно так!" - Игнашка погрозил Горячкину: "Во, Мишка, во наука дак наука тебе, Мишка! Понимай землевращение как следоват!"; Дерябин же кивнул молча - ему было неловко за свою собст-венную растерянность, за то, что не он, а поручик Смирновский так быстро решил вопрос. Он кивнул еще и сказал:
– Я думаю, ни у кого возражениев не будет. Правильно, а главное быстро и ясно внес свое предложение Смирновский. Теперь выйди, гражданин Горячкин, отседова прочь - о тебе решено всё, что необходимо!
И Мишка Горячкин, бормоча что-то о самоуправстве и самозванстве, путаясь между скамейками, пошел к выходу.
– Следующий наш вопрос, - объявил Дерябин, - об гражданах Кругловых, Федоте и, главным образом, Прокопии! Тихо, граждане все присутствующие! Выслушивается гражданин-милиционер Пилипенков!
Встал Пилипенков - огромный, с узкими глазами на красном лице. Первым делом он уставился на Саморукова Ивана Ивановича, он его привык слушаться, руководствоваться его указаниями и от него же подкармливаться.
Так, не спуская с него глаз, Пилипенков сообщил, что у Кругловых Прокопия и Федота уже в третий раз конфискованы и разбиты самогонные аппараты. Не с очень-то большой охотой и старанием делал Пилипенков свое сообщение, как будто признаваясь не в своей, а в чужой вине. "Комиссия указала мне застать, поймать и разбить в кругловских избах те самые аппараты, - говорил он глухо, словно из пустой бочки.
– Комиссией было предложено мне нонешнее мое сообщение, и вот оно сообщается..."