Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

В черновике (2368, л. 49 об.), XXIV, 8 читаем:

Медведь, мосток, мука, метель…

Эта «мука» — явная аллюзия на танцующую ветряную мельницу в сне Татьяны, но в то же время и интересное доказательство того, что Пушкин психологически чувствовал себя в долгу перед «Днепровской русалкой», где танцуют на сцене мешки с мукой (см. коммент. к главе Второй, XII, 14 и главе Третьей, XVII, 5).

Другие имеющиеся в черновике (2368, л. 49 об.) слова, которые ищет Татьяна, это — «женитьба», «шатер», «шалаш» и зачеркнутый «дом», а также «ручей», «серьги» и несколько других пробных вариантов, почти нечитаемых в пушкинской рукописи.

Судя по определенным особенностям стиля, сонник Мартына Задеки 1880 г., с которым я сверялся, не отличается (если не считать немногих явных дополнений к основному тексту) от изданий сонника начала девятнадцатого века. Правда, сонник 1880 г. содержит не все слова, которые искала Татьяна, но в нем есть «ворон», «ель» и «медведь». Здесь говорится, что если ворон, увиденный

во сне, подает голос (а все приснившиеся Татьяне звери и птицы ведут себя именно так), это предзнаменует смерть родственника — что и постигнет жениха ее сестры; «ель» означает замужество — и Татьяна через год выйдет замуж; «медведь» истолковывается как богатство и благополучие — и ее супругом станет богатый князь N. Другими словами, Задека, казалось, разрешил хотя бы часть ее «сомнений». Довольно любопытно отметить, что в соннике не так уж много слов, имеющих отношение ко сну Татьяны, за исключением разве что слов «коза», «журавль» и «ветряная мельница», сулящих неприятности, причем копыта и лай означают, соответственно, женитьбу и ссору.

¹³Дней несколько она потом.Эта строка интересна своим ударением — самое сильное слово («дней») совпадает с понижением и образует ложный спондей с ударением в слове «несколько», тогда как «она» и «потом» — слова слабые, с неполным скольжением на конце:

.

XXV

Но вотъ багряною рукою Заря отъ утреннихъ долинъ Выводитъ съ солнцемъ за собою   ⁴  Веселый праздникъ имянинъ. Съ утра домъ Лариной гостями Весь полонъ; цлыми семьями Сосды съхались въ возкахъ,   ⁸  Въ кибиткахъ, въ бричкахъ и въ саняхъ. Въ передней толкотня, тревога; Въ гостиной встрча новыхъ лицъ, Лай мосекъ, чмоканье двицъ, ¹²  Шумъ, хохотъ, давка у порога, Поклоны, шарканье гостей, Кормилицъ крикъ и плачъ дтей.

¹багряною рукою.Эпитет «багряный» является синонимом слова «пурпурный» и означает насыщенный красный цвет, фр. «pourpre», но не английское «пурпурный», означающий фиолетовый цвет.

«Багряная рука» производит или должна производить на русского читателя забавное впечатление, так как гомеровская «розовоперстая Эос» (см. заклинания Симайты, обращенные к луне в «Идиллии» II Феокрита) теряет свою прелесть под влиянием русского эпитета «багровые руки», напоминающего о руках прачки (как саркастически замечает Вяземский в стихотворении 1862 г.).

Французский поэт сказал бы «алые руки» (например, Казимир Делавинь: «D'ej`a l'Aurore aux mains vermeilles…» <«Уже Аврора с алыми руками..»>.

Насколько я могу судить (по совести говоря, я не углублялся в этот вопрос), существовали два вида классического пурпура: тирский пурпур, багряный, цвета крови и утренней зари; и тарентинский, соперничавший, как уверяли поэты, с оттенком фиолетового цвета. Французские поэты, используя «pourpre», довели идею тирского пурпура до той точки, где зрительные ощущения прекращаются на какое-то время: абстрактные солнечные лучи, внезапно появившиеся из-за туч, заменяют восприятие какого-либо конкретного цвета; им следуют русские, чей «пурпур» — всего лишь традиционный багрянец тяжелого занавеса в аллегории или апофеозе; но английский пурпур, некогда имевший синеватый оттенок, англичане, со свойственным им саксонским культом цвета, превратили в тусклый темно-фиолетовый цвет, и всё — бабочка «Пурпурный император», цветущий вереск, дальние холмы — приобрело, короче говоря, «аметистовый» и «фиолетовый» колорит, весьма характерный для английской концепции пурпура. «Вы, фиалки… / Известные своими мантиями чистого пурпура», — пишет сэр Генри Уоттон (1568–1639) в поэме, адресованной Елизавете Богемской. Шекспировские «длинные пурпуры» <«орхидеи»> («Гамлет», IV, VII, 170) становятся характерными «fleurs rouge^atres» («красноватыми цветами») у Летурнера, который, разумеется, совершает нелепость, сравнивая цветы с синеватыми пальцами мертвецов в том же отрывке. Ярко-красная разновидность пурпура неожиданно появилась у нас как европеизм в пьесах Шекспира и произведениях других поэтов его времени, но подлинное господство этого цвета, длившееся, к счастью, недолго, наступило с началом эпохи псевдоклассицизма, когда Поуп, судя по всему, намеренно подлаживался под французское употребление слова «pourpre»; Байрон, ученик Поупа, во всем следовал ему, и вряд ли можно обвинить Пишо в ошибочном выборе краски, когда он переводит строки из «Дон Жуана» (II, CL, 2–3) «леди, на лице которой / Бледность спорила с пурпуром розы» как «…la jolie personne, sur les joues de laquelle le vermillon de la rose semblait le disputer `a la p^aleur des lis» <«прелестница, на лице которой

алый румянец роз спорит, казалось, с бледностью лилий»>, что (автоматически вводя общепринятое противопоставление «роза» — «лилия», один из банальнейших литературных оборотов) отождествляет пурпур с цветом крови.

^1–4В одной из своих «Вздорных од» Александр Сумароков (1718–77), влиятельный стихотворец своего времени, пародирует образы, созданные Ломоносовым:

Трава зеленою рукою Покрыла многие места; Заря багряною ногою Выводит новые лета.

В пушкинском примеч. 34 к четверостишию из строфы XXV цитируется начало ломоносовской «Оды на день восшествия на <всероссийский> престол Ея Величества государыни Императрицы Елисаветы Петровны» (1748), состоящей из двадцати четырех строф с рифмовкой ababeeciic.

Еще одна «багряная рука» появляется в оде Ломоносова на более раннюю годовщину того же царствования (1746); она насчитывает двадцать семь строф (строки 11–14):

И се уже рукой багряной Врата отверзла в мир заря, От ризы сыплет свет румяной В поля, в леса, во град, в моря.

Но первая «багряная рука» появляется у Ломоносова еще раньше, в оде, известной только по отрывку, который он опубликовал в своем «Учебнике риторики» (1744):

Сходящей с поль златых Авроры Рука багряна сыплет к нам Брильянтов, искр, цветов узоры, Дает румяный вид полям, Светящей ризой мрак скрывает И к сладким песням птиц взбуждает. Чистейший луч доброт твоих Украсил мой усердный стих. От блеску твоея порфиры Яснеет тон нижайшей лиры.

«Порфира» («царский пурпур») в строке 9 оды Ломоносова у русских поэтов не всегда кроваво-красного цвета. Она принимает огненно-янтарный оттенок («в порфирах огненно-янтарных») в строке 6 известного стихотворения Шевырева «Сон» (пятьдесят три строки четырехстопного ямба), опубликованного в 1827 г. Франтишек Малевски (1800–70), польский литератор, оставил в своем дневнике запись о том, что этот «Сон» подвергся критике («Если бы кончил на бутылке шампанского, ничего не было бы удивительного, что у него бы в глазах двоилось») на званом вечере в доме Полевого, где присутствовали Пушкин, Вяземский и Дмитриев [64] . Шевырев, судя по всему, знал английский: его эпитеты кажутся заимствованными из «Аллегро» Милтона (1645), 59–61:

64

Между прочим, в комментарии к этому дневнику в «Лит. наследстве», LVIII (1952), 268, примеч. 30, допущена невероятная ошибка — эта критика связывается со сном Святослава в «Слове о полку Игореве»

Прямо напротив врат Востока, Где великое солнце начинает свое восхождение, Облаченное в пламя и цвет янтаря…

XXVI

Съ своей супругою дородной Пріхалъ толстый Пустяковъ; Гвоздинъ, хозяинъ превосходной,   ⁴  Владлецъ нищихъ мужиковъ; Скотинины, чета сдая, Съ дтьми всхъ возрастовъ, считая Отъ тридцати до двухъ годовъ;   ⁸  Уздный франтикъ Птушковъ; Мой братъ двоюродный, Буяновъ, Въ пуху, въ картуз съ козырькомъ (Какъ вамъ, конечно, онъ знакомъ), ¹²  И отставной Совтникъ Фляновъ, Тяжелый сплетникъ, старый плутъ, Обжора, взяточникъ и шутъ.

^2–12 Пустяков... Эти имена комедийных персонажей, встречающиеся и в другом месте, имеют явные аналогии в английской литературе: Пустякову — «потомку» фонвизинского Простакова, т. е. «г-ну Простаку», соответствует «м-р Трайфл» (г-н «Пустяк», по контрасту с его тучностью); Гвоздину — «сквайр Клаут» <«Затрешина»>; Скотинину (дядя недоросля со стороны матери из пьесы Фонвизина «Недоросль», 1782; см. коммент. к главе Первой, XVIII, 3) — «м-р Брутиш» <«Зверь»>, Петушкову — «юный Кокехуп» <«Хвастун»>, а Флянову — «судья Флэн» <«Фруктовый Пирог»>; все эти гротескные персонажи ожидают Гоголя, который переселил бы их из сферы откровенной комедии, высмеивающей свинские, словно сошедшие с гравюр Хогарта нравы и хари, в свой фантастический и поэтический мир.