Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

«Анекдот» (с подзаголовком «Из английского журнала») сообщает, в частности:

«Путешественники гневаются на нашу старую Англию (Old England), что чернь в ней невежливо обходится с иноземцами и вместо бранных слов употребляет название иноземного народа [возможно, намек на то, что „bugger“ — педераст — произведено от „Bulgar“ — болгарский]… В просвещенной Франции [где] иноземцы, занимающиеся Словесностью, пользуются особенным уважением туземцев… появился какой-то Французский стихотворец, который, долго морочив публику передразниванием Байрона и Шиллера (хотя не понимал их в подлиннике), наконец упал в общем мнении, от стихов хватился за Критику…».

И далее «Анекдот» рассказывает, что этот наглец очернил благородного писателя германского происхождения, завершая выпад против Пушкина упоминанием о том, что сей «француз»— ничтожный виршеплет, «у которого сердце холодное и немое существо, как устрица», да вдобавок он еще

пьяница, доносчик и нечист на руку за карточным столом [80] .

¹²такие мадригалы.Хотя, как правило, первые большие поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан» вызывали восторженные отклики критиков, нашлось несколько непримиримых противников, и среди них озлобленно консервативный Михаил Дмитриев, — в «Вестнике Европы» № 3 (13 февр. 1825 г.) он отказывал Пушкину в настоящем поэтическом даровании, утверждая, что «стихи, которые с таким жаром называют музыкою, для потомства и даже для современников не значат почти ничего».

80

Цитаты из статьи Булгарина приведены по публикации П. Столпянского «Пушкин и „Северная пчела“», в «Пушкин и его современники», VI, 23–24 (1916), 127–94, и VIII, 31–32 (1927), 129–46.

XXXVI

И что жъ? Глаза его читали, Но мысли были далеко; Мечты, желанія, печали   ⁴  Тснились въ душу глубоко. Онъ межъ печатными строками Читалъ духовными глазами Другія строки. Въ нихъ-то онъ   ⁸  Былъ совершенно углублёнъ. То были тайныя преданья Сердечной, темной старины, Ни съ чмъ несвязанные сны, ¹²  Угрозы, толки, предсказанья, Ильдлинной сказки вздоръ живой, Иль письма двы молодой.

В произведении, автор которого, как правило, прилагает все старания к тому, чтобы его образы оставались в границах принятого, имеющего рациональное объяснение, не слишком необычного, «d'ej`a dit» <«знакомого»> (хотя русское слово придает привычным ходам мелодическую новизну), строфы XXXVI и XXXVII выделяются как нечто весьма своеобразное. Сами слова могут поначалу обманывать, так как кажутся рутинным повторением формул, с которыми мы успели сжиться, читая «ЕО», — «мечты», «желания», «преданья», — как и хорошо знакомых эпитетов: «тайные», «забвенные» и пр. Однако очень быстро внутренним зрением и слухом мы начинаем распознавать другие цвета и звуки. Элементы вовсе не новы, но их соединение чудесно преобразует смысл.

Перевести строфу непросто. «И что ж?», с которого начинается первая строка, это не «Eh, bien, quoi? Tu'e» («Ну, что ж? убит») Зарецкого (глава Шестая, XXXV, 4) или риторический прием повествователя в сне Татьяны («…и что ж? медведь за ней», глава Пятая, XII, 14).

Есть какая-то иррациональная суггестивность, что-то гипнотическое и непостижимое в словах «тайные преданья сердечной, темной старины», где две великие романтические темы — образы, рожденные народным воображением, и откровения сердца — сливаются в нечто единое по мере того, как для Онегина, впадающего в усыпленье, наступает одно из тех состояний, когда слегка сдвинуты все смысловые уровни и неясный мираж размывает контуры как бы случайно набегающих мыслей. Особенно замечательны своей загадочностью «угрозы, толки, предсказанья»: какие именно угрозы — недобрые предзнаменования? грозные предвестья судьбы? и что это за толки — просто слухи или, возможно, разгадываемые странные письмена на полях жизни? а предсказанья — те же ли самые по своему характеру, что так чудесно соединили сон Татьяны с ее именинами? «Вздор живой» строки 13 вызывает в памяти те еле различимые голоса, которые, когда начинаешь задремывать, принимаются нашептывать тебе занимательную чепуху; и в заключительной призматической строке чудесным образом оживает единственное письмо Татьяны Онегину. Следующая строфа содержит образы, относящиеся к числу самых оригинальных в романе.

Все вышесказанное провоцирует вспомнить отрывок из «Ссылки на мертвых» барона Е. Розена (в «Сыне Отечества», 1847), который я немного сократил:

«Он [Пушкин] был… склонен… к мрачной душевной грусти; чтоб умерять… эту грусть,

он чувствовал потребность смеха… В ярком смехе его почти всегда мне слышалось нечто насильственное, неожиданное, небывалое, фантастически-уродливое, физически-отвратительное… и когда [ничто] не удовлетворял[о] его потребность в этом отношении, так он и сам, при удивительной и, можно сказать, ненарушимой стройности своей умственной организации, принимался слагать в уме странные стихи — умышленную, но гениальную бессмыслицу!.. он подобных стихов никогда не доверял бумаге».

¹³длинной сказки.Трудно определить, означает ли «сказка» небылицу или просто литературный жанр, как французское «conte».

XXXVII

И постепенно въ усыпленье И чувствъ и думъ впадаетъ онъ, А передъ нимъ Воображенье   ⁴  Свой пестрый мечетъ фараонъ. То видитъ онъ: на таломъ снг Какъ будто спящій на ночлег, Недвижимъ юноша лежитъ,   ⁸  И слышитъ голосъ: что жъ? убитъ! То видитъ онъ враговъ забвенныхъ, Клеветниковъ, и трусовъ злыхъ, И рой измнницъ молодыхъ, ¹²  И кругъ товарищей презрнныхъ, То сельскій домъ — и у окна Сидитъ она... и все она!...

⁴ Великолепный образ игры в фараон заставляет вспомнить строфы о карточной игре в главе Второй, исключенные нашим поэтом из окончательного варианта. Мертвый юноша навеки запечатлен в душе Онегина, в ней вечно отзывается вырвавшееся у Загорецкого восклицание, и от пролившейся крови, от слез раскаяния всегда будет для него таять снег того морозного утра.

XXXVIII

Онъ такъ привыкъ теряться въ этомъ, Что чуть съ ума не своротилъ Или не сдлался поэтомъ.   ⁴  Признаться: то-то бъ одолжилъ! А точно: силой магнетизма Стиховъ Россійскихъ механизма Едва въ то время не постигъ   ⁸  Мой безтолковый ученикъ. Какъ походилъ онъ на поэта, Когда въ углу сидлъ одинъ, И передъ нимъ пылалъ каминъ, ¹²  И онъ мурлыкалъ: Benedetta Иль Idol mio, и ронялъ Въ огонь то туфлю, то журналъ.

⁵магнетизма.Годом позже, в декабре 1825 г. французская Академия наук образовала в Париже комитет, целью которого было исследовать притязания магнетизма, иначе называемого гипнотизмом. После дискуссий, продолжавшихся пять с половиной лет, комитет определил, что эффекты магнетизма иногда вызываются апатией, прострацией или силой воображения. Пушкин, несомненно, имеет тут в виду самогипноз, иной раз приводящий к тому, что слова автоматически выговариваются в рифму, т. е. к графомании.

Ср.: Пьер Лебрен, «Поэтическое вдохновенье» (написано в 1823 г.):

Le po"ete!.. ................................. Dans l'inspiration, pareil A l'enfant que l'art mesm'erique Fait parler durant son sommeil… <Поэт!.. ................................. Он в своем вдохновенье схож С ребенком, которого месмерические силы Заставляют говорить во сне…>.

¹²Benedetta.В июле 1825 г. Пушкин писал Плетневу: