Коммуна
Шрифт:
– К пруссакам!
И на этот раз все было кончено, но случай должен был представиться вновь.
Шестнадцатого августа род частичного успеха, достигнутого Базеном в Борни, был намеренно раздут правительством для успокоения доверчивого населения, между тем как он, по-видимому, только еще более замедлил продвижение французской армии.
Бои при Гравелотте, Розенвилле, Вионвилле и Марс-ля-Туре были последними сражениями до соединения двух прусских армий, которые окружили французскую полукольцом.
Скоро круг должен был замкнуться. Правительство продолжало сообщать о победах.
Этот шум «побед» способствовал скорейшему осуждению на смерть Эда и Бридо. Даже некоторые радикалы называли ля-виллетских героев бандитами. Так, Гамбетта [20] потребовал немедленной расправы с ними – без суда.
Однако революционеры не были одиноки в своей правильной оценке положения вещей и людей.
20
Гамбетта Леон – выдающийся адвокат, оратор и политический деятель; пользовался большой популярностью в кругах умеренной республиканской буржуазии благодаря своим выступлениям против Империи. Был членом Правительства национальной обороны и его министром внутренних дел; был душой обороны Франции в 1870–1871 годах. В момент заключения мира вышел в отставку и удалился на покой. В 1879 году был председателем палаты депутатов. Умер в 1883 году.
Даже в самой армии было несколько офицеров-республиканцев. Один из них, Натаниель Россель [21] , написал отцу (того же 14 августа, когда была сделана попытка провозгласить Республику в Париже) следующее сохранившееся в его посмертных бумагах письмо:
С начала войны у меня было много довольно странных приключений, но – любопытная вещь – меня ни разу не посылали на линию огня. Если я иногда и отправлялся туда, то лишь по собственному желанию; вообще я мало подвергался опасности.
В Меце я не замедлил убедиться в бездарности наших начальников, генералов, штабных, неизлечимой бездарности, открыто признанной всей армией, а так как я привык доводить свои выводы до конца, то еще до 14 августа я стал подумывать о том, как бы прогнать всю эту шайку.
Я придумал для этого способ, который казался мне неплохим. Помню, мы прогуливались как-то вечером, я и мой товарищ X., благородный и решительный человек, вполне разделявший мой образ мыслей, мимо шумных отелей улицы Клерков, где с утра до вечера толпились экипажи, верховые лошади, сновали интенданты в расшитых мундирах – словом, блистал вызывающе нарядный и оживленный штаб. Мы осмотрели все входы и выходы, расположение дверей, думая о том, как легко было бы с полусотней решительных людей захватить этих молодчиков… И вот мы стали искать этих пятьдесят человек, но не могли найти и десятка… [22]
21
Россель Луи-Натаниель – молодой инженерный полковник. Командуя инженерными частями лагеря Невер, он, по получении известий о революции 18 марта, немедленно прибыл в Париж и отдал себя в распоряжение революционного правительства из ненависти к правительству, подписавшему позорный мир, и «генералам-капитулянтам». Был последовательно начальником 17-го легиона, председателем баррикадной комиссии, начальником Главного штаба, председателем военного трибунала и, наконец, военным делегатом (с 30 апреля по 10 мая). Падение форта Исси (9 мая) подорвало его веру в возможность победы революции и побудило подать в отставку. 28 ноября 1871 года он был расстрелян по приговору версальского военного суда.
22
Papiers posthumes de Rossel, recueillis par Jules Amigues.
Замечательная вещь! В то самое время, когда деспоты завершают свое гнусное дело, люди, совершенно незнакомые друг другу, мечтают почти одновременно: одни о том, чтобы провозгласить Республику-освободительницу, другие – о том, чтобы избавить армию от наглого и развратного офицерства императорских штабов.
Между тем депеши громко трубили о победах (на деле это были поражения), и Эд и Бридо были бы, конечно, без всяких проволочек казнены, если бы этому не помешало письмо Мишле [23] , покрытое тысячами подписей – протестов против задуманного преступления.
23
Видный
Какой-то ураган трусости охватил Париж в эти последние дни агонии империи; дело дошло до того, что некоторые лица, давшие охотно свою подпись, изъявляли желание снять ее, говоря, что они не хотят рисковать своей головой.
Так как дело касалось головы наших друзей, Эда и Бридо, то должна сознаться, что я не сняла ни одной из подписей с тех листов, которые были у меня на руках.
Нам троим – Адели Эскирос, Андрэ Лео [24] и мне – поручено было отнести объемистую петицию парижскому губернатору, генералу Трошю [25] .
24
Андрэ Лео (ее настоящая фамилия Шансэ) – писательница-социалистка, автор ряда беллетристических произведений, один из самых блестящих публицистов-теоретиков Коммуны и организатор женского движения во время Коммуны. Ее перу принадлежит известное воззвание Коммуны к «трудящимся деревни».
25
Трошю – генерал, монархист и клерикал. После падения империи был председателем Правительства национальной обороны и военным губернатором Парижа.
Нелегко было к нему проникнуть, но рассчитывали на женскую смелость, и, надо сказать, рассчитывали с полным правом.
Чем больше уверяли нас, что проникнуть к губернатору нельзя, тем настойчивее становились мы.
Мы почти силой ворвались в приемную, уставленную скамейками вдоль стен.
Среди комнаты мы увидели столик, заваленный бумагами. Тут-то посетители обыкновенно ожидали губернатора; мы были одни.
Нас хотели вежливо выпроводить, но мы, усевшись на одной из скамеек, заявили, что мы пришли от имени парижского народа для передачи в собственные руки генерала Трошю бумаг, о содержании которых он должен быть поставлен в известность.
Слова «от имени народа» произвели известное впечатление; нас не посмели выгнать, но с изысканной учтивостью стали предлагать положить нашу петицию на стол; однако добиться этого от нас было невозможно.
Тогда один из присутствующих вышел и возвратился с каким-то человеком, которого назвал секретарем Трошю.
Последний вступил с нами в переговоры, заявив, что в отсутствие Трошю он уполномочен принимать все адресованное генералу; он согласился расписаться в получении адреса, который мы ему вручили, после того как убедились, что нас не обманывают.
Секретарь, казалось, не был нисколько возмущен нашим ходатайством и находил вполне естественными все принятые нами меры предосторожности.
События не ждали и, несмотря на уверения секретаря, что парижский губернатор питает величайшее уважение к воле народа, мы жили в постоянном страхе и опасении услышать вдруг, что казнь приведена в исполнение в какой-нибудь момент приступа правительственного бешенства.
Так как по течению Мааса спускались немцы, то французская армия расположилась у Седана. По этому поводу в официальном рапорте генерала Дюкро – того самого, который должен был «вернуться или мертвым, или победителем», однако не вернулся ни тем, ни другим – читаем следующее:
Крепость Седан имела свое стратегическое значение, ибо, соединяясь со всеми другими нашими позициями через Мезьер и разветвления Гюзона, служила единственным коммуникационным пунктом для снабжения армии, действующей на север от Меца; между тем она была очень слабо защищена, не имела ни провианта, ни снарядов, ни вообще каких-либо запасов; у некоторых орудий было по 30 снарядов, у других – по 6, а большинство совсем не имело банников.
Первого сентября французы были окружены здесь и истолчены, как в ступке, германской артиллерией, занявшей высоты.
С нашей стороны пали два генерала: Трейяр (убит) и Маргерит (смертельно ранен).
Тогда Боффресон по приказанию Дюкро бросил все свои дивизии против прусской армии. Тут были полки: 1-й гусарский и 6-й стрелковый – из бригады Тильяра; 1-й, 2-й и 4-й полки африканских стрелков – из бригады Маргерита.
Эта Седанская атака была ужасна и вместе с тем героически прекрасна.
Зрелище было столь величественно, что сам старый Вильгельм воскликнул:
– Какие храбрецы!
Резня была такая, что город и поля были усеяны трупами.