Комната наверху
Шрифт:
— Вы так сорите деньгами! Можно подумать, вы собираетесь меня напоить, чтобы воспользоваться этим. — Она отпила глоток и глупо рассмеялась.
— Так она видится с Крисом?
— Кто?
— Киттен.
— О! Конечно, нет. Неужели она позволит молодому человеку лицезреть себя в таком виде?
— А вы тоже ее никогда не видели?
Патрисия покачала головой, жадно глотая вино.
— Нет. Хотя, честно говоря, умираю от любопытства. — Слова выскочили сами собой, и она тут же спохватилась. — Я хотела сказать… Ну, тут любому было бы интересно.
— Подумать только,
— Я не говорю, что она вообще никого не видит. Она разрешает людям постарше заходить к ней. На них-то ей наплевать. Вот сегодня приезжали родственники, и еще эта миссис Шонеман. Ну, мать этого Дориного красавчика, Фрэнсиса. Фрэнсис — единственный молодой человек, которого она принимает. Он ее врач. Тоже мне врач!
— А что, вы о нем не очень высокого мнения?
— Ну, на вид-то он ничего. Но у меня другое представление о врачах. Боже, если бы он начал меня осматривать… — Она захихикала. — Ну, вы понимаете. Я бы просто не позволила ему, вот и все. Я не думаю, что он… — Она замешкалась, подыскивая слово.
— Достаточно профессионален?
— Ну да. Профессионален. Я бы не подпустила его к себе, уж во всяком случае, не в качестве врача. Ни за что!
— Как ужасно, когда такое случается с молодой, хорошенькой девушкой, — задумчиво произнес Свендсен, внимательно наблюдая за реакцией Патрисии.
— Что вы… A-а, вы имеете в виду Киттен? — Девушка замялась, глядя в тарелку, потом пожала плечами. — Даже не знаю. Ведь она всегда имела все. Я считаю, что никто не может иметь все, что хочет, всю жизнь, правда?
Свендсен промолчал.
— У нее были и деньги, и сколько угодно нарядов. И ей никогда не приходилось работать. — Отодвинув тарелку, Патрисия грустно размышляла вслух: — И о ней всегда писали газеты. Все считали ее чем-то из ряда вон выходящим. А она была достаточно обыкновенная. — Горечь, накопившаяся за долгие месяцы созерцания чужого благоденствия, переполняла ее. — Знаете что? — Она посмотрела на него с каким-то детским вызовом. — Один из ее приятелей… не помню его имени. То есть, он мне не представлялся. Так вот, он всегда приходил в кухню и заигрывал со мной. Я ему действительно нравилась. Он был отличный парень. Очень высокий, черноволосый. Чем-то похожий на вас, только более… ну…
— Другой, — подсказал шофер.
— Да… да. Другой. — Патрисия посмотрела на него с подозрением, но лицо Свендсена было совершенно серьезным. — Он всегда говорил, что я выгляжу в точности как Люсиль Болл, только черноволосая. Он, кстати, не первый это заметил. Если вы посмотрите на меня под определенным углом, то, может быть, сами заметите. — Она чуть повернула головку и улыбнулась.
Свендсен подтвердил, что видит сходство.
— Ну, вот, он всегда приходил на кухню и делал вид, будто помогает. Большой был шутник. Каждый раз, когда Киттен приходила искать его, он обнимал другую служанку и прикидывался, что говорит с ней. Но при этом всегда подмигивал мне. Киттен тоже это видела. Но притворялась, что ей все равно. И твердила одно и то же. Мол, кухня — не место для… для игр. Чудовище! Она всегда несла чепуху. — Патрисия умолкла. Глаза ее
Появился официант и спросил, не желают ли они десерт. Свендсен отказался, но девушка ответила, что хочет пирога с черникой и шоколадного мороженого. Официант бросил на шофера смущенный взгляд, но тот лишь пожал плечами.
Когда официант, еще раз взглянув на Свендсена, поставил заказ на столик, Патрисия внезапно сказала:
— Я чувствую себя как-то странно. — Ее взор блуждал, а лицо раскраснелось.
— Вам будет лучше на свежем воздухе, — сказал Свендсен. — Но может быть, не стоит есть пирог?
— Нет-нет. Это мне не повредит, — заверила она его, кладя мороженое поверх пирога и отправляя ложку этой смеси себе в рот. Одна ягода упала в тарелку. — Обожаю сладкое. Моя подруга Лоретта ужасно мне завидует, потому что я могу есть сколько угодно сладостей, и мне никогда не бывает плохо. Она всегда говорит мне: «Патрисия, твой прекрасный цвет лица…»
— Мне кажется, что у Киттен должны быть подруги, которые навещают ее.
— Что? — Она заморгала, стараясь сосредоточиться. Несколько ягод упало на платье, но Патрисия даже не заметила этого.
— Почти у всех девушек есть подруги. У вас — Лоретта. А у Киттен была лучшая подруга?
— Лучшая подруга? — неуверенно произнесла Патрисия, тупо глядя по сторонам мутными глазами. Вдруг она заметила пятно на платье. — Ой! Посмотрите, что я наделала!
Бормоча что-то успокаивающее, шофер смочил салфетку и начал старательно оттирать пятно. Наконец оно почти исчезло.
Патрисия хихикнула.
— А вы делаетесь нахальным.
Свендсен положил салфетку на стол и сел. Девушка виновато оглянулась, боясь, что на нее смотрят, но никто не обращал внимания, и она снова занялась пирогом.
— А были ли у Киттен близкие подруги, которые и сейчас навещают ее? — опять спросил Свендсен.
— Что?
— Подруги должны были приходить. Это естественно.
— А! — Патрисия попыталась сосредоточиться. — Господи, конечно, нет. Ее все ненавидели. Они только радовались ее уродству, и она это прекрасно знает. — На лице Патрисии появилось философское выражение. Подумав, она добавила: — Они тянулись к ней просто потому, что она была в центре внимания. Вы замечали, как девушки тянутся к тем, кто пользуется успехом? Когда я училась в школе, было так же. Парни ухаживали за мной, и остальные девочки…
— Так, значит, они радовались ее несчастью, — повторил шофер. — А кто, по-вашему, радовался больше всех?
— Что? — Патрисия заморгала.
Глубоко вздохнув, Свендсен наклонился и отпил кофе.
— Просто подумал, кто мог бы радоваться беде Киттен?
— Господи, да почти все, — сказала Патрисия, беззаботно пожав плечами. — Могу поспорить, что миссис Льюисон не очень-то расстроилась. Конечно, она замужем, и все такое, но мне кажется, что она завидует Киттен. Не знаю почему. Они редко бывали в одной компании. Но я заметила, что она ненавидит Киттен. Впрочем, не она одна. Ее все ненавидят. Я имею в виду девушек.