Комната старинных ключей

Михалкова Елена Ивановна

– Что это объясняет? – резче, чем следовало, спросила она.

– Простите?

– Вы сказали, что мой рассказ многое объясняет. Что именно?

Ковальский глубоко затянулся и выпустил дым. Несколько секунд, пока облако не рассеялось, девушка не видела его лица.

– Это объясняет кое-какие особенности вашего поведения, – сказал он наконец.

– Возможно, бабушка привила мне устаревшие манеры… – начала Полина.

И тут Доктор внезапно рассердился.

– Да бросьте! – оборвал он. – При чем здесь ваши манеры? Вы словно калека, который

не замечает собственной хромоты. И твердит, что не умеет танцевать, потому что у него был негодный учитель танцев.

– Я – калека?!

– Конечно, вы! Не я же. Это ведь не меня родители сбросили на руки бабушке и уехали строить новую жизнь! Любого человека это травмирует почище перелома.

Полина задохнулась от возмущения.

– Моя бабушка любила меня!

– Ни секунды не сомневаюсь! – Анжей уперся ладонями в стол и наклонился к ней. – Но дело не в ней, а в них, в ваших маме и папе. Они поступили мерзко, крайне мерзко. Отвратительно!

– Да что вы знаете о моих родителях? – не выдержала Полина. – Они просто боялись везти меня с собой в неизвестность! Я была совсем маленькой!

– Неужели?! – фыркнул Анжей. – Что же страшного было для шестилетнего ребенка в Америке? Во всяком случае, не страшнее, чем в России того времени.

– Они не знали, что их ждет!

– О, конечно! Ведь это дикая страна, где кишат хищники и свирепствуют кишечные инфекции. Нет, моя дорогая! Не смейте лгать мне, а главное, себе. Есть только одна причина, по которой мужчина и женщина не берут с собой родного ребенка, уезжая в цивилизованную страну.

– Прекратите, – сказала Полина. Получилось беспомощно и еле слышно.

– Дело в том, что мама с папой вас не любили, – безжалостно припечатал Ковальский.

– Неправда!

– Правда. Такое случается гораздо чаще, чем принято считать. Но, как правило, ребенок все равно растет в уверенности, что его любят, потому что эта уверенность ему жизненно необходима. Он берет эту любовь из ничего, словно цветок, вытягивающий тонкими корешками воду из сухой почвы. Даже в пустыне растут цветы, вы знаете, Полина?

Девушка молчала. В глазах кололо, как будто в них швырнули горсть песка.

– Но в вашем случае не было и пустыни. Ваши родители дали вам самое убедительное доказательство своей нелюбви: они вас бросили! Не сомневаюсь, что их поступок был обставлен очень прилично. Конечно, вас уверяли, что так проявляется их забота. Но это чушь! И вы своим шестилетним умом прекрасно это понимали!

– Вы все врете, – беззвучно сказала Полина.

– Но для любого ребенка родители – это основа его маленького мира, – яростно продолжал Ковальский, не слушая ее. – В этом мире родители не могут быть плохими, это означало бы нарушение основ! Если они что-то делают не так, значит, ребенок плохой! Если они уехали от ребенка, значит, он не заслужил их любви! Он недостаточно старался!

Поднос накренился в руках Полины. Чашка поехала и остановилась на самом краю.

– Так рассуждает любой ребенок, – немного спокойнее сказал Доктор. – Мы-то с вами знаем,

что это неверно. Но ребенок не знает. Даже выросший, он не в силах избавиться от страшного наследия – нелюбви своих родителей. Таких детей всегда видно. А знаете, почему?

Он опустился в кресло.

– Молчите? Не знаете… А я вам скажу. Потому что в жизни всего можно добиться. Абсолютно всего! Кроме любви родителей. Это невосполнимая потеря! Вы понимаете, какая трагедия заключена в этом слове? Не-вос-пол-ни-мая! Можно обзавестись заботливым супругом, любящими детьми, можно стать богатым и знаменитым – все возможно! Но если родители недолюбили ребенка в детстве, этого уже не исправить. Любви все равно не хватает. И эту жажду не утолить ничем.

Анжей поднял глаза на застывшую девушку.

– Именно это я имел в виду, когда говорил, что по вам видны детские травмы. Вы отчаянно нуждаетесь в любви. Вы из тех женщин, которые пойдут на любые жертвы ради того, чтобы их любили. И будете тянуться к мужчинам старше себя, потому что они воплощают отца. Того, который вас бросил.

Анжей поднес трубку к губам и выпустил целое облако дыма.

Полина глубоко вдохнула – и выдохнула. Внутри что-то скулило и плакало, как щенок, запертый в комнате. И почему-то саднило горло.

– Вы закончили? – Голос у нее дрожал, но слез, слава богу, не было.

Ковальский пожал плечами.

– А теперь послушайте меня, – сказала Полина и медленно направилась к столу. – Я не разрешаю вам больше ничего про меня рассказывать. Вам ясно? Препарируйте кого-нибудь другого. Тренируйтесь на ваших гостях, на Василии, на садовнике – на ком угодно, но только не на мне! Не смейте рассказывать мне о том, какая я идиотка. Потому что я, черт возьми, и без вас это отлично знаю!

Долю секунды Анжею казалось, что сейчас она грохнет поднос об стол. Он даже услышал звон разлетающейся вдребезги чашки.

Но Полина протянула руку, взяла со стола забытую чайную ложечку и положила рядом с блюдцем. Развернулась, точно робот, и пошла прочь из кабинета.

Голос Ковальского догнал ее в дверях. Полина ожидала разноса, может быть, даже увольнения. Но услышала совсем другое.

– Бедная моя девочка, – сочувственно проговорил Доктор. – Вы так ничего и не поняли.

Полина вышла и аккуратно прикрыла дверь. С каменным лицом отнесла поднос на кухню, поднялась к себе наверх.

Но в комнате самообладание оставило ее. Она опустилась на диван и беззвучно расплакалась.

* * *

Вечером Полина помогала Кларе Ивановне в столовой. Повариха бросила сочувственный взгляд на ее опухшее лицо, но ничего не сказала. Девушка была благодарна ей за молчание.

«Нужно выдержать ужин», – твердила она про себя. Господи, если они опять начнут ссориться, она закричит.

В кармашке заиграл телефон.

– Полина, жду вас в библиотеке, – сказал Ковальский и отключился.

Видимо, она изменилась в лице, потому что добросердечная Клара Ивановна заботливо дотронулась до ее руки: