Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные (сборник)
Шрифт:
и сеньорита Мириам поглядела на Ньевес и сказала
и впрямь, неплоха, только, на мой вкус, немного плосковата
и показала на грудь, а Ньевес едва дышала, ничего не видела, себя не помнила, ведь рядом был Карлос Альберто, истинное загляденье, волосики золотые, белая курточка, белые четки, белый молитвенник, и, поднося ему блюдо, она улыбалась в забытьи, словно это архангел, а вечером, переступив порог, еще не отдышавшись, сказала Пако
отец, я хочу пойти к причастию
и голос ее был так
ты что говоришь?
и она упорно отвечала
хочу причаститься, отец
и Пако поднес руки к шапке, словно схватился за голову, и сказал
что ж, дочка, поговорим с доном Педро а дон Педро, услышав, что Ньевес хочет пойти к причастию, засмеялся, хлопнул в ладоши и посмотрел Пако в глаза
а почему? нет, давай рассудим, с чего бы ей идти к причастию? это не шутка, Пако, это серьезное дело, и прихоть — не резон
а Пако смиренно согнул шею и сказал
как прикажете
но Ньевес не сдавалась и, видя, что отец отступился, воззвала к донье Пурите
сеньорита, мне четырнадцать стукнуло, сердце жжет, не могу
и донья Пурита удивленно на нее поглядела, а потом открыла алый, красивый, мелкозубый рот
что за фантазия, милочка! а не мальчик ли тебе нужен?
и захохотала, и повторила
нет, что за фантазии!
и с той поры в обоих домах желание это стали считать капризом, и всякий раз, когда к сеньорито Ивану приходили гости, а разговор не клеился, иссякал, донья Пурита показывала на Ньевес розовым сверкающим пальцем и восклицала
а эта девочка, представьте себе, хочет причаститься
и вокруг большого стола все ахали, и удивлялись, и шептались-шуршали, словно шелест птичьих крыльев, и кто-то в дальнем углу подавлял смешок, а когда Ньевес уйдет, сеньорито говорил
а кто виноват? ваш распрекрасный Собор и кто-нибудь из гостей переставал жевать и пристально, словно с вопросом, смотрел на него, а сеньорито Иван считал своим долгом объяснить
вбили себе в голову, чтобы с ними обращались как с личностью, а это невозможно, сами видите, но виноваты не они, виноват Ватиканский Собор, это он сбил их с толку
а донья Пурита, как всегда, томно прикрывала черные очи, и поворачивалась к нему, и трогала вздернутым носиком мочку его уха, а сеньорито Иван склонялся к ней, и бесстыдно глядел в прелестную пропасть декольте, и говорил, чтобы что-то сказать и оправдать свою позу
как по-твоему, Пура? ты же их знаешь а дон Педро сидел почти напротив, и глядел на них не моргая, и кусал худую щеку, и волновался, и, когда гости уходили и он оставался с женою в Верхнем доме, терял власть над собой
лифчик какой-то голый, и вырез до пупа, когда он приезжает, чтобы его раззадорить, думаешь, я совсем дурак?
и каждый раз, когда они возвращались из кино или из театра, из города, заводил
нет стыда, никакого стыда!
а донья Пурита напевала, не слушая, и выходила из машины, и кружилась на лестнице, и вертелась, и охорашивалась, и глядела на свои маленькие ножки
если бог меня не обидел, чего мне стыдиться?
и дон Педро бежал за нею, сам красный, уши белые
что есть, держи при себе, не показывай, а то не на сцену глядят, на тебя
и пойдет, и пойдет, а донья Пурита хоть бы что, вплывет в вестибюль, подбоченится, бедрами поводит, мурлычет песенку, а он захлопнет дверь и возьмет хлыст со стены, где висят сабли и шпаги, и кричит
я тебе попляшу!
а она встанет перед ним, и уже не поет, а дерзко глядит ему в глаза, и говорит
куда тебе, мокрая курица, а если тронешь, так ты меня и видел
и повернется, и запоет, и пойдет к себе, а он топочет, кричит, руками машет, нет, не кричит, визжит, взвизгнет — и перестанет, а когда совсем зайдется, тоненько пискнет, и бросит хлыст на кресло, и заплачет, и застонет
тебе нравится меня мучать, а я не могу, я тебя люблю
но донья Пурита поет, кривит губы, строит глазки и говорит
вот у нас и скандальчик
и, чтобы отвлечься, станет перед стеклянным шкафом, голову набок, волосы так, волосы сяк, и улыбнется, чтобы заиграли ямочки у губ, а он, дон Педро, Петушок и Умник, бросится ничком на кровать, и закроет руками лицо, и плачет, как ребенок, а Ньевес, что-нибудь да увидев, соберет свое, и побредет домой, и, если Пако не спит, скажет ему
ох, и орал он, отец, и так ее, и эдак
а Пако недоверчиво спросит
дон Педро?
и Ньевес ответит
дон Педро
и Пенёк Пакито поднимет руки, словно голова у него улетает, а он ее хочет удержать, и мигнет, и скажет потише
вот что, дочка, тебе до ихних криков дела нету, слыхала — и ладно, и молчи
но однажды, утром, после скандала, в усадьбе стреляли птиц, и дон Педро, и без того неважно стрелявший, мазал и мазал, и сеньорито Иван, сваливший сразу четырех куропаток, двух спереди, двух сзади, насмешливо сказал Пако
не видел бы, не поверил! когда он научится, кретин? они ему в руки идут, а он хоть бы что, ты заметил, Пако?
и Пако отвечал
как не заметить, сеньорито Иван, тут и слепой заметит
и сеньорито сказал
он и раньше не блистал, но сейчас уж это черт знает что, не случилось ли чего с ним?
и Пако ответил
да нет, тут в удаче дело, сегодня промажешь, завтра повезет
а сеньорито Иван так и бил, так и чесал, тра-та-та-та, и говорил, скривив рот, прижавшись щекой к прикладу
нет, Пако, не будем врать, не только в удаче дело, к нему, кретину, птицы так и летят, хоть шапкой лови