Кому в навьем царстве жить хорошо
Шрифт:
Может, подшутила Баба Яга, отвагу нашу испытывала?
Кивнул я на череп в траве придорожной, шелом пробитый, следы конские во множестве:
— С размахом бабка гуляет…
Соловей догадки строит:
— А может, навье царство только с темнотой появляется? По ночам и дружина разбойная выходит, видать, света боится.
— Или страху побольше нагнать хочет, — сказал я и тронул легонько Сивкины бока коленями. Пошел конь вперед с опаскою, на череп косится.
— Ох не к добру это, хозяин…
— Ты еще покаркай, волчья сыть!
Конь возьми да и скажи сдуру:
— Кар-р-р,
Раздалась тут земля, аки трясина болотная, я и понять ничего не успел — падаем куда-то, да быстро так, ровно в яму ловчую! Недолго падали, сажени две. Конь по щетки в землю ушел, я задом о седло приложился. Гляжу — стоим мы на горушке невысокой, дорога вниз сбегает, в поля уходит, по небу тучки гуляют, а солнца нет как нет, отовсюду свет ровный идет. Задрал я голову — прямо надо мною то ли омут, то ли свод, из мрака сотканный, и летят оттуда два коня и собака, вопят согласно. Упали — замолчали, озираются. Ворон эдак деловито на крыльях распахнутых спустился, ко мне на плечо присел:
— Ну что, и дальше тебе конь каркать будет или мне дозволишь?
— А надобно?
— Надобно, надобно! Вон под горочкой дружинники вахрамеевские на ноги резвые повскакивали — не к добру!!! Кар-р-р, кар-р-р!
Увидали нас дружинники, сабли выхватили, на холм карабкаются, задушевных бесед вести не желают. Нас трое, их пятеро, все как на подбор: дюжие, лихие, к мечу привычные, истинно — разбойники. Загодя радуются, как поживу бранную промеж себя делить будут, конями да девицей перед Вахрамеем выслуживаться. Только я примерился петухами голосистыми их обернуть, чую — что-то не то. Как гляну на дружинников, сразу сила чародейская меня оставляет, заклятия в голове путаются. То ли заговоренные они, то ли оберег какой вздели. Хорошо, царевна лягушкой не перекинулась — видать, самим чарам оберег не помеха, во мне дело. Хоть ты на версту отбегай да издали колдуй.
Быть бы тут сече кровавой, да нашелся я, навстречу дружинникам руки распахиваю, кричу с радостью:
— Ребятушки! Так вы и есть караул обещанный, что к терему царскому нас с почетом проводить должон? Ай да Вахрамей Кудеярович, ну уважил, у самого порога встречает!
Растерялись дружинники, сабли опустили, позволили каждого по очереди обнять, троекратно облобызать. Старшой рукавом украдкой утерся, говорит хмуро:
— Встретить-то нам велели, да кого — растолковать позабыли. Ты кто таков будешь, придур… приезжий человек?
Разыграл я обиду праведную:
— Как кто?! Будущий родственник Вахрамеев, вот сестрицу ему в жены везу!
— А это что за лбы? — спрашивает дружинник, на побратимов моих кивая. — Подружки невестины?
— Родичи, на пир свадебный выбрались.
Поворчали дружинника, посоветовались. Кто нас знает, может, и впрямь с царем уговорились-породнились, зарубишь — хлопот не оберешься, пущай Вахрамей сам решает, казнить аль миловать.
Отрядил старшой двоих нам в охрану:
— Глядите за ними в оба, не за родственничков, так за пленничков награду огребем!
Ничем навье царство от Лукоморья не отличается — и дубы те же, и вороны туда-сюда по небу летают, в огородах лебеда с репой воюет. Долго ль, коротко ль — прискакали мы к терему царскому. Побежали дружинники
— Ежели выйдете, заберете, а нет — так оно вам и вовсе не понадобится.
В палатах царских от стражи не продохнуть, не то что мечом размахнуться. Царь на троне сидит развалясь, из чарки зелено вино попивает:
— Это еще что за теребень подзаборная? Поди, дочь мою скрасть удумали? Не советую… Во-первых, поймаю и казни лютой предам, а во-вторых, овчинка выделки не стоит. Ну, кто у вас тут старшой, кто ответ перед моим грозным величеством держать будет?
Выступил я вперед, поклонился царю поясно:
— Исполать тебе, Вахрамей Кудеярович, властелин царства навьего! Мы не теребень подзаборная, а внуки царя Лукоморского Еремея Кирбитьевича — я Семен Бессмертный, по леву руку от меня Семен Муромец, по правую — Семен Соловей, побратим наш. Про дочку твою я слыхом не слыхивал, а явился к тебе в шурины проситься, привез вот сестрицу на выданье — Лягушей, тьфу… э-э-э… Любушей кличут!
«Любуша» похихикивает, плечиками поводит, косу теребит, в царя глазками стреляет. Вахрамей прокашлялся, чарку отставил, грудь выпятил, перед лягушкой молодца изображает, не гляди, что в батюшки ей годится. Лысоват навий царь, бороденка жиденькая; незавидный, прямо сказать, женишок, хоть телом и крепок.
Муромец парень простой, рубанул сплеча:
— Дал бы ты нам за нее, по-родственному, цветочек аленькой!
— Сестрица — это хорошо, — говорит царь мечтательно, на лягушку поглядывая. — Через три дня свадебку и сладим. А вам, братцы, за цветочек еще отработать надобно… по-родственному. Три службы мне справите — отпущу с цветочком, нет — будет у Любуши на трех братцев меньше. Много я про твоего батюшку слыхивал, Семен Кощеевич! Говорят, на земле он колдун самый что ни есть могучий. И тебя небось премудростям всяческим обучил?
«Эге, — думаю, — тебе только скажи, что мы с батюшкой, почитай, ровня, — такую службу задашь, что никакой силы чародейской недостанет».
— Куда уж мне, бесталанному, я весь в маменьку пошел.
— Вижу, что в маменьку, — хмыкает заметно повеселевший царь, — на земле, поди, отбою от девок не было? Ну-ну, не красней, дело молодое, душе и телу приятственное зело… А касательно чародейства мне все едино, я и моя стража перстеньки хризолитовые носим, со ста шагов чары отвращающие, супротив меня не больно-то наколдуешься. Но ежели соврал — коньми разорву, по полю размечу… мне в навьем царстве колдунов не надобно, и без того порядку должного нет.
Взбарабанил царь перстами по подлокотнику:
— Ну, чтобы долго голову не ломать, давайте по старинке — идите в лес дремучий, изловите там быка-тура лютого, вспашите на нем поле заповедное, век не паханное, зерном засейте, урожай соберите и пирогов напеките, а сроку вам даю один день да ночь в придачу жалую — мне не к спеху.
У побратимов моих глаза на лоб полезли, я их унимаю потихоньку, за руки пощипываю:
— То, друзья, не служба, а службишка, еще до ночи управимся…
Царю же говорю в полный голос: