Конь Рыжий
Шрифт:
– Кто такие?
– Это дом Ковригиных?
– Ковригиных. А што вам?
Хозяин не опознал Ноя: на пристани был мужик без коня, в шароварах и бахилах, а тут – казак при шашке!
– Багаж мой сюда отвезли. Я – Лебедь.
– Ах, господи! Ждем вас. Милости прошу.
Хозяин открыл ворота, и Ной провел на поводу жеребца. Ковригин с некоторым страхом поглядывал на Ноя, его шашку и коня – грива-то, грива чуть не в два аршина! А тут, дома, сын Ковригина успел заглянуть в сверток – шашка, отделанная золотом, карабин и револьвер еще! Оторопь всех взяла –
Ковригин протянул руку погладить жеребца по храпу, но жеребец – хвать его за рукав пиджака да в сторону – с ног сбил.
– Экий дикарь, господи! Где вы такого купили? – бормотал Ковригин, отряхиваясь.
Ной привязал Вельзевула к столбу ограды, погрозил ему кулаком: «Стой, дьявол. Смотри у меня».
– А мы вас потеряли. Ушли и нету. Куда девался человек – неизвестно.
– Угу, – кивнул Ной, трудно обдумывая: как и что он должен сказать Ковригину? Со второго этажа по лестнице от веранды спустились дочери – Ной узнал их.
Впереди шла светлоголовая Анна Дмитриевна в той же жакеточке, в которой была на пристани, только коса через плечо, как у старшей сестры. Еще на лестнице остановилась, увидев Ноя, оглянулась на старшую сестру, медленно сошла вниз, настороженно уставившись на хорунжего. Сказала:
– Добрый вечер, – а глазами так и режет под каблуки. – Вы уже в военной форме? – спросила, как бы кинув камнем: вот ты каков, красный хорунжий! Белогвардейская шкура.
Ной сдержанно спросил:
– Не уплыли, значит? Ну и слава богу.
– По-очему? Мы должны были уплыть. Но… – И больше ничего не сказала.
Чтобы расположить к себе насторожившихся сестер Ковригиных, Ной выложил о бандите пророке Моисее, которого пустили в расход; об укрощении Вельзевула, про случай у тюрьмы и как отблагодарили его господа полковники. Рассказал о капитане Кирилле Ухоздвигове.
– Так. Так, – сухо сказал Ковригин, оглядываясь на своих. – Значит, командиром будете особого эскадрона? При контрразведке?
– При гарнизоне, – поправил Ной. – Ну, да про то говорить покуда нече. Середина лета – конь у меня имеется. Может, махну в Урянхай за Саяны.
– А служба-то как? – допытывался Ковригин.
– Смотря какая служба будет, Дмитрий Власович. На карательную я не пойду, на фронт могут не послать. А у фронта завсегда две стороны.
Ной заметил: сестры о чем-то пошептались, и Анна Дмитриевна сказала отцу:
– Папа, пригласи в дом господина хорунжего.
– Благодарствую на приглашении. Но мне надо еще съездить в Николаевскую слободу, узнать: остался ли комендант с «России», Павел Лаврентьевич Яснов. При случае у него жить буду. И к тому же, если Иван вернется – в депо устрою его, к Павлу Лаврентьевичу.
– Разве вы не думаете жить в доме Юсковой? – поинтересовалась Анна Дмитриевна настороженно, с холодком.
– Про то завтрашний день скажет. Я ведь и сам не знаю, какой разговор будет у меня с господами
– Вы доверяете капитану Ухоздвигову? – вдруг спросила Прасковья Дмитриевна, и Ной понял: это их всех интересует.
– Капитану? Не более, чем серому волку. Он ведь тоже, должно, из «серых». А доверья у меня к серым нету, тем паче – начальнику губернской контрразведки. Служил у кайзера Вильгельма, будто, стал быть, тертый и не дурак, хотя и прикидывается доверчивым и отчаянным в разговорах. Печенку мне прощупывал.
– Он очень опасный, – раздумчиво проговорила Прасковья Дмитриевна.
– Паша!
– Что, Анечка? Я ничего особенного не сказала! Пойдемте, Ной Васильевич, хоть чаем угостим вас, если вы не ужинали у миллионерши. У них сейчас великий праздник!
Ней согласился: что верно, то верно – у буржуев великий праздник.
Сын Ковригина, Василий Дмитриевич, вынес из дома «опасный» сверток, спросил: хорунжий сейчас возьмет? И деньги еще за конину – успели продать.
Ной отказался от денег – конь у него имеется, а вот мешок с вещами увезет – переодеться придется.
– А все остальное покуда пусть лежит у вас. Я ведь пребываю в полной неопределенности, сами понимаете.
Угрюмоватый Василий молча вынес Ною его куль с офицерской амуницией, притащил седло с убитого Савраски и, как не отказывался Ной, а передал ему пачку денег, вырученных за проданную конину, как бы говоря: уметайся, господин хорунжий, и чтоб духу твоего здесь не было!
– Остальной багаж я вам подвезу сейчас к дому Юсковой.
– К Юсковой завозить не надо, – ответил Ной. – Я вот побываю в Николаевке, туда, может.
– Вещи Ивана собрать?
– Вася! Ну, что ты пристал к человеку? – сказала брату Анна Дмитриевна. – Если Ной Васильевич оставляет вещи Ивана у нас и свой багаж, пусть лежит.
– Я знаю, что говорю и делаю, – сердито выговорил младшей сестре нелюбезный брат. – Ты сама-то понимаешь, что произошло? Завтра господа из контрразведки могут нагрянуть с обыском; что ты им скажешь о книгах Ивана, о его вещах и багаже господина хорунжего? Они ведь и офицера потом спросят: в каких дружественных отношениях он находится с большевиками, если оставил вещи у нас! И седло еще казачье! Шутка!
Старик Ковригин поддержал сына:
– Это уж верно: шуток у белых не будет. Вспомните девятьсот пятый год! Весь дом у нас тогда перевернули вверх дном, и на Каче сколько мастеровых арестовали? Теперь все мы на волоске от тюрьмы висим. Она – рядышком, тюрьма-то!
– А я о чем говорю? – пробурлил Василий. – Так что вещи, особенно книги Ивана, и багаж офицера – до завтра оставлять нельзя. К чему под монастырь подводить господина офицера?
Ной подумал: Ковригины правы – дом-то у них и в самом деле не из благонадежных! Дочери – большевички, квартировали в доме до позавчерашнего дня «шишки» из большевиков, и кто этот человек, с огоньком цигарки возле крыльца, ни словом не обмолвившийся! Уж не Машевский ли? И не захотят ли его искать завтра офицеры капитана Ухоздвигова?