Конан и дар Митры

Мэнсон Майкл

Он стоял посреди второй площадки - той, где находилась пещера Учителя - и, опустив глаза, ждал приговора. Старец, сидевший скрестив ноги на своем привычном месте под дубом, казался мрачным; брови его сошлись на переносице, губы были плотно сжаты, веки опущены; он молчал, словно пытался разглядеть нечто неподвластное и невидимое обычному взору. Где сейчас блуждали его мысли? В астральных пространствах рядом с престолом Митры? Возможно, он вслушивался в речи пресветлого бога, внимал его повелениям?

Во всяком случае, Конан рассчитывал на это. Кто еще, кроме наставника, мог помочь ему? Кто мог направить, подсказать, надоумить? Кто мог осудить, вынести

приговор и даровать надежду на искупление? Он бежал сюда из Дамаста сквозь степи и пустыню, бежал, подобно раненому волку, стремящемуся к целебному источнику; бежал, чтобы вновь обрести свою человеческую сущность. Каждый восход и каждый закат солнца являлся напоминанием - напоминанием о том, что его память, его разум, его душа спрятаны в маленькой бронзовой фляге с порошком арсайи, прощальном даре дамастинского колдуна. Да будут милостивы к нему и светозарный Митра, и грозный Кром! Этот человек даровал облегчение грешнику...

Правда, временное. Уже в первый день пути Конан выяснил, что ему нужно вдыхать чудодейственный бальзам дважды, на утренней и вечерней заре. Промедление было подобно смерти: мысли начинали путаться, и в голове воцарялась звенящая пустота. Свежий и острый запах арсайи сулил спасение, и Конан, то проклиная, то благословляя вендийское зелье, торопливо вытаскивал пробку и втягивал расширенными ноздрями порошок. Сейчас бронзовый сосудик, в котором хранился бальзам, был самым большим его сокровищем, и боязнь потерять фляжку постоянно мучила киммерийца. Добравшись до маленькой пограничной крепостцы, что стерегла северный рубеж Дамаста, он купил широкий кожаный пояс с потайным внутренним карманом, куда и упрятал свою драгоценность; это надежное хранилище несколько успокоило его.

Конан чуть приподнял голову, посмотрев на застывшего под деревом старика. Тот, казалось, вышел из забытья; пронзительный взгляд янтарных зрачков скользнул по могучей фигуре киммерийца, густые брови дрогнули, надломившись - словно коршун взмахнул крыльями.

– Быстро же ты вернулся, Секира...
– клекочущий голос Учителя разорвал тишину.
– Омм-аэль! Еще и четырех лун не прошло, я думаю?

Киммериец кивнул.

– Не прошло, Учитель.

Над залитой солнечными лучами площадкой вновь повисло молчание. Конан ждал, понурив голову; старец же уставился на него угрюмым взором. Его глаза неторопливо ощупывали фигуру бывшего ученика, не оставляя без внимания ни единой мелочи. Он рассматривал стоптанные сандалии нежданного гостя, его покрытые язвами и царапинами ноги, кожаный пояс, что перехватывал короткую холщовую тунику, торчавшие над плечами рукояти мечей, спутанные черные волосы, свисавшие на лоб. Конан почти физически ощущал, как взгляд Учителя гуляет по его телу; он вдруг превратился в поток неодолимой проникающей Силы, погрузившейся в мозг киммерийца, мгновенно обшарившей все закоулки сознания. Казалось, стремительный, едва заметный ветерок, скользнув по лабиринту воспоминаний, разом вобрал их в себя, высосал, поглотил... По спине Конана побежали мурашки.

– Убийство, - вынес вердикт старец.
– На твоей совести неправое убийство! Но тогда...
– его густые брови полезли вверх, - тогда я не понимаю, как ты здесь очутился. Кара пресветлого Митры неотвратима и скора!

– Неотвратима и скора...
– эхом откликнулся Конан.

Кроме кары беспамятства и рабства на опаленных солнцем просторах Арима, он принял уже и другое наказание. Им стал мучительный путь через пустыню - бесконечные дни и ночи, когда он тащился на север, страдая от голода и жажды, забываясь время

от времени коротким сном. Он вновь преодолел эту страшную дорогу, но как это странствие было непохоже на первое и второе! Прежде, когда он шел к Учителю, его поддерживали надежды и мечты; когда же он возвращался в мир, его спутником была Сила Митры, наполнявшая энергией тело. Ее живительный поток заменял и пищу, и воду, и сон; Конану чудилось, что он летит над песками, неподвластный жаре, смене света и тьмы, знойным ветрам и обманчивым фантомам пустыни. Он был так могуч! Ничто не могло причинить ему зла - ни ядовитые гады, ни жуткие обитатели развалин, ни волчьи стаи, ни люди, подобные волкам, рыскавшие в степи в поисках добычи. Он шел, он мчался вперед, и мечи Рагара звенели за спиной, выпевая торжествующий гимн победы!

Сейчас их голоса смолкли, и ожившие было клинки вновь превратились в мертвую и молчаливую сталь...

– Ты убил, - старец поднялся и, не спуская глаз с Конана, протянул вперед руки с раскрытыми ладонями.
– Ты использовал Великое Искусство, чтобы отнять жизнь у невиновного?

– Нет, Учитель, - голова Конана качнулась в отрицании.
– Нет! На меня напали, и я защищался... да, защищался... но затем... затем... Я не сдержал гнев, понимаешь?

Поток Силы, исходивший от рук наставника, обжег виски; Конан покачнулся, с трудом сохранив равновесие.

– Как это случилось?
– прозвучал голос старца.

Он рассказал, как; рассказал, все время ощущая жаркие прикосновения невидимых нитей, проникавших сквозь кожу, шаривших под черепом подобно руке с тысячами тонких чутких пальцев. Он не мог солгать - да и не собирался делать это.

Наставник слушал своего ученика в полном молчании; когда тот закончил, старец, не опуская рук, чуть согнул пальцы.

– Дай-ка мне взглянуть на флягу... на этот бальзам, что подарил тебе маг из Дамаста...

Обнюхав пробку, он хмыкнул и покачал головой.

– Снадобье вендийских мудрецов... Редкостное средство! И как кстати...
– Его глаза закрылись; Учитель застыл, погрузившись в раздумья. Впрочем, на сей раз они были недолгими; покачивая на ладони бронзовый сосудик, он тихо, словно бы про себя, промолвил: - Согрешившего бог лишает разума... Такова Его кара! Страшная кара, сын мой, и послана она тебе по заслугам... да, по заслугам или в испытание... Признаешь ли ты свою вину?

Из пересохшего горла Конана вырвался хрип.

– Признаю! Но вина моя не в том, что я прикончил пьяного солдата, просившего пощады! Я... я...
– он запнулся, потом через силу продолжал: Мне не надо было принимать никаких даров от Митры! Ничего, ничего! Он дал Силу, забрав свободу... Неподходящий для меня обмен! Я не хочу становиться ничьим слугой... даже бога, самого великого из всех богов!

Наступила пауза. Учитель, опустив руки и покачивая головой, рассматривал маленький сосуд с арсайей, будто пытался проникнуть взглядом сквозь позеленевшую бронзовую поверхность; лицо его было печальным. Наконец он сказал:

– Возможно, ты прав, Секира - не каждому по нраву служение богам... Но об этом тебе стоило призадуматься раньше! До того, как принять обет! Теперь же ты согрешил и наказан...
– старец сделал резкий жест, как бы обрывая некие невидимые нити.
– Ты лишился Силы... лишился навсегда... Кроме того, бог забрал твою душу, а затем, руками этого Саракки, чародея из Дамаста, вернул ее на время - я думаю, для того, чтобы ты мог совершить подвиг искупления. А раз так, сохраняй спокойствие и не теряй надежды. Митра испытывает тебя!