Конан и Время жалящих стрел
Шрифт:
И все же чего хочет принц? Как он может молчать так долго?! Молчать – и так дерзко разглядывать ее. Релата ощутила, как краска предательски заливает лицо под его пристальным взглядом. Как он смеет так мучить ее?!
– Ваше Высочество… – Едва открыв рот, она тут же прокляла собственную несдержанность. Не надо – ах, не надо было ей начинать разговор первой! Не надо было давать ему преимущество и в этом. Да еще голос ее так некстати сорвался, выдавая нервозность и страх… Но отступать было невозможно. И, собрав остатки мужества, Релата
– Чем обязана удовольствию видеть вас в столь поздний час?
Молчание повисло вновь. Принц продолжал смотреть на нее, точно и не слышал вопроса, затем внезапно рявкнул, и голос показался ей совершенно чужим:
– Сядь!
Противиться было бессмысленно. Единственной надеждой, что оставалась у Релаты, было поговорить с Нумедидесом начистоту, заставить быть с ней откровенным, забыть былые обиды. А стало быть, перечить ему было опасно.
Релата вздохнула и, сделав несколько шагов, опустилась в кресло напротив принца.
– Мне странен ваш тон, принц, и странно ваше появление здесь в столь неурочный час. – Она выжидательно взглянула на него, но, не дождавшись никакой реакции, продолжила неуверенно:
– Впрочем, вы не поверите, но я даже рада вашему приходу. Неизвестность столь мучительна. И эти последние дни – вы не поверите, как тяжело мне пришлось!
Однако, если Релата и надеялась вызвать у Нумедидеса сочувствие, надежды ее были тщетны. Он по-прежнему смотрел на нее этим мертвенно цепким взглядом, от которого шли по коже мурашки, и не говорил ни слова. Затем внезапно, не сводя с нее глаз, достал из кармана и принялся вертеть в руках синий футлярчик из шагреневой кожи.
Релата обратила внимание на странные перстни, унизывавшие пальцы принца. Массивные, совсем непохожие на изящные кольца, что носил он прежде. Приглядевшись, она вдруг поняла, что они не золотые, но медные, и это показалось ей странным. Почему вельможный принц нацепил вдруг дешевые безделушки, которые постеснялась бы надеть даже нищая зингарская танцовщица?
Впрочем, ей было не до украшений сейчас. Усталость опустилась на плечи девушки свинцовой тяжестью. Все страдания и страхи этих дней, бесплодное ожидание, слезы по тому, что было, что могло бы быть, и чего не будет уже никогда… Внезапно, сама того не ожидая, она всхлипнула:
– Как же я устала! О, Митра…
Она все еще пыталась добиться его жалости, но реакция принца оказалась совсем не такой, как хотелось Релате. Нумедидес внезапно подался вперед, лицо его исказилось от ярости. Пальцы, вцепившиеся в подлокотники, побелели от напряжения.
– Митра?! Как ты смеешь взывать к нему, грязная, лживая девка? Как ты смеешь взывать к нему – при мне?!
Он разъярился, услышав имя Пресветлого из моих недостойных уст, поняла Релата. Сперва она испугалась – но лишь на мгновение. И разозлилась. Грязная, лживая девка – подумать только! Еще никто и никогда не называл ее так!
Но злость и страх внезапно уступили место униженному облегчению. Он прав!
Но он замолчал, и она ощутила боль разочарования. Почему он не говорит ничего? Почему не осыпает ее ругательствами, которые она тысячу раз заслужила? Почему он опять лишь смотрит на нее?!
– Вы не смеете говорить со мной таким тоном!
Ее голос сорвался на крик. Релата никогда не призналась бы даже себе самой, что криком этим пытается спровоцировать Нумедидеса на новые оскорбления. Но втайне она жаждала его грубости. Эти отвратительные слова, что он бросил ей, точно шлюхе из портового кабака, принесли неожиданное облегчение, об истоках которого она не смела и догадываться.
– Никто не имеет права говорить со мной так!
Он расхохотался в ответ. Затряслось рыхлое тело, затянутое в шелка и бархат, и Релата почувствовала отвращение. Теперь она разозлилась по-настоящему. Она уже готова была вскочить, вцепиться ему в лицо, точно дикая кошка, когтями разодрать эти красные губы… Как вдруг смех его замер так же внезапно, как и начался, и голосом, резким, точно удар бича, так что у нее мурашки пошли по коже, он бросил:
– Со шлюхой, забывшей о долге и чести, я не буду говорить по-другому! С той, что попрала родовое достоинство, что осквернила прах отца…
Он весь раздулся от этих нелепых выспренних слов, так неискренне звучавших в его устах, и внезапно Релате сделалось смешно. Она знала, что это верный признак истерики, – когда отчаяние столь резко сменяется беспричинной веселостью, – но ничего не могла с собой поделать. И остановиться было уже превыше ее сил.
– Вы забыли последнее, самое главное преступление, принц, – подсказала она елейным голоском, с трудом удерживаясь, чтобы вновь не закричать. – То, что я предпочла вашего кузена вам. Ведь вы именно это ставите мне в вину, не так ли? И именно за это намереваетесь меня покарать?
Если Нумедидес и замялся, то лишь на мгновение. Он с ненавистью посмотрел на Релату, и пальцы его вновь впились в резные подлокотники.
– Я – твой государь и повелитель, презренная тварь! И я волен миловать и карать любого по своему усмотрению!
Она рассмеялась ему в лицо, наслаждаясь игрой с огнем. Она была точно натянутая струна, все внутри звенело от напряжения, и вид его ярости был сладостен ей в эту минуту.
– Я, может быть, и тварь… а возможно и нет. Это только пустые слова… Но вот тебе моим государем и повелителем не быть никогда! Все равно королем Суд Герольда изберет Валерия – все так говорят!