Концепции современного востоковедения
Шрифт:
Справедливости ради следует сказать, что само литературоведение, все более игнорируя эстетическое, настаивало на автономности своего предмета и на незаинтересованной позиции наблюдателя 108 . Восприняв слишком буквально метафору «культура как текст», литературоведение культивировало представление о литературе как «тексте культуры», что расширило само понимание текстуальности почти до бесконечности: от герметичных текстов с их четкими границами до так называемых нестрогих текстов 109 .
108
Там же.
109
Бахманн-Медик Д. Режимы текстуальности в литературоведении и культурологи: вызовы, границы, перспективы. От антропологического поворота к cultural turns // Новое литературное обозрение. 2011. № 107. С. 32–48.
Практически все литературоведческие школы могут быть сведены к четырем парадигмам – поэтологической, герменевтической, феноменологической и социологической 110 :
1)
2) герменевтическая парадигма рассматривает литературное произведение как некое зашифрованное послание, смысл которого, по мнению представителей разных школ, либо заложен изначально, либо порождается автором и читателем. Отсюда установка на толкование, интерпретацию, выявление и дешифровку скрытого и тайного;
110
Турышева О. Н. Теория и методология зарубежного литературоведения: учеб. пособие. М., 2012.
3) феноменологическая парадигма понимает литературное произведение как феномен сознания (автора или читателя) либо как феномен диалога сознаний (автора и читателя, читателя и текста). Методологическая установка связана с исследованием работы сознания в процессе создания или восприятия произведения;
4) социологическая парадигма видит в художественном произведении, с одной стороны, результат, обусловленный совокупностью социальных, культурных, экономических, исторических и т. п. факторов, а, с другой стороны, фактор, который сам участвует в формировании общественного сознания. Методология данной парадигмы сосредоточена на выявлении детерминант, которые определяют особенности литературного процесса, индивидуального творчества и восприятия произведения.
Литературоведение как бы постоянно колеблется между максимальной открытостью литературы в сторону социокультурных «рядов» и герметичной спецификацией.
Сегодня редкий исследователь ограничивается рамками чистой поэтики или герменевтики, той или иной теоретической школы. Чаще используется комплексная модель, реализующая разные подходы и методики разных школ.
Исследователи все активнее фиксируют симптомы завершения постмодерна, прежде всего происходит реабилитация таких понятий, как «истина», «субъект», «красота», «рациональность», через концепты «новой серьезности», «новой искренности», «новой религиозности», «нового сентиментализма», т. е. происходит возвращение к так называемым «вечным темам и вечным ценностям», когда человек, его судьба и духовный мир вновь занимают центральное место в искусстве. Говорят даже о создании «новой парадигмы, которая предлагает новые объяснения мироустройству, создает новую мифологию миропорядка» 111 . Очевидно, что на смену интерпретации приходит репрезентация, которая понимается как процесс производства значений и их обмена между носителями определенной культуры или субкультуры. Задача видится в исследовании местных/локальных культур и их практик, но не в целях адаптации-модернизации, а для формулирования на их основе универсальных вопросов культуры.
111
Лейдерман Н., Липовецкий М. Современная русская литература: В 3 кн. М., 2001. Кн. 3 (1986–1990).
Востоковедение в качестве области научного знания возникло во второй половине XIX в. как европейская рефлексия на накопленные к тому времени практические, страноведческие по преимуществу, знания о Востоке. По существу, это была в полном смысле рефлексия (от лат. reflexio «обращение назад»), поскольку актуализировалась еще античная дихотомия «Восток – Запад». Естественно, это привело к активизации процессов европейской, понимаемой как западная, самоидентификации: уже в труде Яна из Глогова, автора конца XV в., объединенная Европа изображена в виде дракона, борющегося с медведем-Азией 112 . Современное панъевропейское движение, плодом которого явились «объединенная Европа», «Евросоюз», «зона евро» и т. п., началось с актуализации идей графа Ричарда Куденхов-Калерги (отец – австриец, мать – японка, среди предков – греки) в 1923 г. Отсюда бинарная оппозиционность Востока и Запада на разных уровнях: философском (мистицизм – рационализм), экономическом (аграрное – индустриальное), социальном (коллективизм – индивидуализм), поведенческом (пассивность – активность) и т. д. Иными словами, в Европе шло активное конструирование образа «иного», что трансформировало равноправную оппозицию «Запад – Восток» в подчинительную «Запад – неЗапад». В этой связи интересна точка зрения А. Д. Воскресенского, предлагающего признать наличие западного и незападного типов общества, где восточный подтип является особой частью незападного 113 .
112
Филюшкин А. И. Василий III. М., 2010.
113
Воскресенский А. Д. Общие закономерности, региональная специфика и концепция незападной демократии // Сравнительная политика. 2011. № 1 (3). С. 44–69.
Соответственно Восток – это все, что не Запад 114 . Причем, субъектностью наделяется только Запад, объектность же остается за неЗападом, т. е. Востоком. Обратим внимание, что в русском языке изменение ударения в слове «востоковЕдение» на «востоковедЕние» превращает науку, изучающую Восток, в науку по управлению Востоком. Таким образом, предметом востоковедения изначально стал неЗапад, некий расплывчатый и изменчивый культурно-исторический ареал, который исторически охватывал страны Азии и Африки и ряд регионов Европейского континента. Примечательно, что и Россия (Московия и Тартария), и «дикие и кровавые» Балканы, и вообще вся так нназываемая Восточная Европа долгое время считались если и не однозначным Востоком, то уж точно безусловным неЗападом.
114
См.: Э. В. Саид и на ином материале Л. Вульф (Said E. W. Orientalism. Western conceptions of the Orient. N. Y. 1995; Саид
Говорить о каком-либо особом методе востоковедения вряд ли приходится, тем более что интеграционный или интегрирующий характер востоковедения достаточно очевиден 115 , как очевидна и специализированная дробность современного востоковедного знания. Первоначально в основе этой дробности лежала естественная языковая специализация ученых (арабисты, индологи, иранисты, китаисты, японисты и т. д.), которая была оправданна исторически и логически (освоение массивов эмпирического материала, культурная дифференциация народов, становление и развитие письменной традиции и т. д.). Другой составляющей этого процесса дробления была страноведческая или регионоведческая углубленность исследований. На сегодняшний день специализированная дробность только усиливается (языковеды, литературоведы, историки, экономисты, правоведы, политологи, религиоведы и т. д.). Возникает парадоксальная, но типичная ситуация, когда специалист по исламской экономике и исследователь доисламской арабской поэзии оба являются арабистами, а знатоков разнообразных языков Индии, даже если они относятся к разным языковым семьям, равно называют индологами и лингвистами. При этом все они востоковеды, что, пусть и косвенно, подтверждает междисциплинарный и интегрирующий характер востоковедного знания. Добавим, что интегральность (междисциплинарность или наддисциплинарность) следует понимать в данном случае не как содружество автономных дисциплин, а как именно объединение, до риска совмещения, ради не предопределенного, т. е. собственно нового, результата.
115
Вопрос о том, что же такое востоковедение – комплексная наука или комплекс наук, – по-прежнему остается дискуссионным. См. содержательную полемику Е. И. Зеленева и В. Б. Касевича (Введение в востоковедение. Общий курс / Под ред. Е. И. Зеленева, В. Б. Касевича. СПб., 2011).
Подводя некоторый итог вышесказанному, можно констатировать, что и востоковедение, и литературоведение являются областями научного знания с неочевидным предметом исследования и не имеют универсальной методологической базы. Проблема взаимодействия/софункционирования этих наук усугубляется еще и тем, что значительные усилия, которые востоковед, востоковед-литературовед в том числе, тратит на преодоление «сопротивления» иноязычного и/или инокультурного материала, нередко приводят к одной из двух равно ошибочных позиций, в общем виде сводящихся к следующему:
– все «восточное» столь самобытно, если не сказать – своеобычно, что интерпретировать материал не то что с использованием методических «западных» наработок, но даже и в терминах европейского литературоведения просто нецелесообразно (поэма европейская отнюдь не то, что восточная);
– все «восточное» не более чем «экзотическое» подтверждение уже известных по европейскому материалу тенденций и процессов, и задача литературоведа-«восточника» – встроить материал в готовые «европейские» схемы (крайне полемичные идеи восточных Ренессанса или модернизма).
Отсюда, как очевидное следствие, популярность среди востоковедов-литературоведов компаративистских 116 и поэтологических исследований, которые призваны подтвердить или опровергнуть одну из означенных позиций.
Как правило, предметом сопоставительного анализа становятся явления, принадлежащие к разным литературам, что актуализирует, пусть и с благими пожеланиями, дихотомию «свой – чужой». Предметом сопоставления может стать любой элемент коммуникативной цепочки в системе литературы: эпоха, период, род, вид, жанр, автор, произведение, образная система, отдельный троп и т. д. Применительно к русской литературе можно перечислить десятки работ в широчайшем диапазоне – от тюркизмов в «Слове о полку Игореве» и коранических мотивов у Пушкина до поисков социалистического реализма в той или иной восточной литературе и влиянии трудов В. И. Ленина на литературы Востока 117 . В данном случае востоковеды не часто ищут генетические связи, но охотно выявляют типологические 118 . Напротив, если сопоставляются/сравниваются явления одной литературы 119 или одной литературной общности 120 , то на первый план выходит уже генетическая связь. Компаративистские исследования явлений, связанных с процессами модернизации, на Востоке имевшей по преимуществу вид европеизации, и современными процессами глобализации, широко используют теорию и различные подходы интертекстуальности.
116
Термин «сравнительное литературоведение» (litterature compar'ee) возник в XIX в. во Франции по аналогии со «сравнительной анатомией» Кювье. Первая кафедра сравнительного литературоведения была открыта в 1896 г. Очевидна связь литературной компаративистики с концепциями позитивизма и дарвинизма.
117
Характерные примеры: В. И. Ленин и литература зарубежного Востока: Сб. ст. М., 1971; Восток в русской литературе XVIII – начала XX века. Знакомство. Переводы. Восприятие. М., 2004.
118
Примером столь же блестящим, сколь и спорным была и остается знаменитая работа Н. И. Конрада (Конрад Н. И. Запад и Восток. М., 1966). Из недавних примеров заслуживает внимания: Постмодернизм в литературах Азии и Африки: Очерки / З. А. Джандосова, Е. А. Завидовская, М. Е. Кухтина (и др.). СПб., 2010.
119
Из отечественной востоковедной классики первыми приходят на память работы Е. Э. Бертельса (Бертельс Е. Э. Избранные труды: Навои и Джами. М., 1965).
120
Теория межлитературных и межкультурных общностей разрабатывалась советскими и словацкими учеными, в том числе и на восточном материале. См.: Проблемы особых межлитературных общностей / Под общ. ред. Д. Дюришина. М., 1993; Брагинский И. С. Проблемы востоковедения. Актуальные вопросы восточного литературоведения. М., 1974.