Концепции современного востоковедения
Шрифт:
Отдельно необходимо упомянуть историко-литературные труды востоковедов 121 . Под историей литературы обычно подразумевают историю литературных идей, кодов, приемов, стереотипов, мотивов и т. п., т. е. произведения литературы рассматриваются как исторические документы, отражающие идеологию и ментальность того или иного народа, той или иной эпохи.
Взаимоотношения собственно истории и истории литературы традиционно сводят к тому, что литературоведение занимается текстом, а история – контекстом, т. е. история воспринимается как объяснительный контекст литературы, а значит, литература меняется, потому что меняется контекст вокруг нее. Отсюда привычные для истории литературы оппозиции: старое – новое, традиция – новаторство, эволюция – разрыв и т. п. Писатель и его творчество понимались и объяснялись лишь как обусловленные исторической ситуацией. История литературы же становилась некой суммой, панорамой «великих», «значительных», «знаковых» авторов и их сочинений в хронологическом порядке. Такой подход был присущ востоковедным трудам изначально 122 , что объяснялось отношением к научному востоковедению как к «экзотической» области традиционной филологии. При таком ракурсе получается, что история литературы отказывается от изучения собственно текста, сосредоточиваясь на изучении персоналий и набора внелитературных установок и идеологий, что превращает историю литературы в «просто историю». Чувствуя эту опасность, патриарх арабистики И. Ю. Крачковский еще в 1908 г. настаивал на изучении арабской поэзии (литературы?) именно в литературоведческом плане, а не как материала для историка 123 . С другой стороны, само прошлое – история – доступно нам только в форме текстов (архивы, документы, надписи и т. п.), т. е. исторический контекст – это тоже текст или тексты и, в конечном счете, сам тоже литература.
121
Из
122
Gibb E. J. W. A History of Ottoman Poetry. Vol. 1–6. London, 1900–1909; Крымский А. Е. История Турции и ее литературы (От возникновения до начала расцвета). М., 1916. Т. 1; Крымский А. Е. История Турции и ее литературы от расцвета до начала упадка. М., 1910; Крымский А. Е. История арабов и арабской литературы, светской и духовной. М., 1911–1913. Ч. 1–3; Крымский А. Е. История Персии, ее литературы и дервишеской теософии. М., 1914–1917. Т. 1–3; Hammer J. Von. Geschichte der osmanischen Dichtkunst bis auf unsere Zeit. Vol. 1–4. Pesth, 1836–1838 и др.
123
Крачковский И. Ю. Избр. соч. М.; Л., 1956. Т. II.
История литературы теснейшим образом связана с исторической поэтикой, так что даже существует опасность их смешения. Историческая поэтика – учение о литературном процессе и его особенностях, закономерностях литературного развития; о литературных направлениях, течениях, школах;
об исторически меняющихся факторах, влияющих на литературное развитие; о сравнительном изучении литератур. Среди отечественных востоковедов популярность историко-поэтологических подходов объясняется незыблемым авторитетом отечественных литературоведов-невостоковедов А. Н. Веселовского и В. М. Жирмунского, М. М. Бахтина и М. П. Алексеева, Д. С. Лихачева и А. М. Панченко, Е. М. Мелетинского и многих других. Примечательно, что почти каждый из них отдавал дань научного интереса русской литературе и культуре, которые для большинства зарубежных коллег почти «восточные». Очевиден и обратный вектор: ряд собственно востоковедных трудов, по признанию самих авторов (см., в частности, А. Б. Куделина, Б. Я. Шидфар) 124 , были написаны под влиянием работы Д. С. Лихачева «Поэтика древнерусской литературы». Другим характерным примером может служить уникальный по масштабам проект серии «Литература Востока», реализованный в СССР издательством «Наука» в 60–70-е гг. ХХ в. Всего вышло 25 научно-популярных очерков различных литератур 125 , написанных ведущими советскими востоковедами. Уникальность проекту добавляло и то, что все очерки выполнены в рамках единой идеологии, связанной с марксистской теорией «двух культур» и имманентной борьбы «прогрессивного с ретроградным», а то и с «реакционным» 126 .
124
Куделин А. Б. Средневековая арабская поэтика. М., 1983; Шидфар Б. Я. Образная система арабской классической литературы (VI–XII вв.). М., 1974.
125
Андалусская, арабская, ассамская, афганская, бенгальская, бирманская, вьетнамская, индонезийская, китайская, корейская, маратхская, непальская, пенджабская, персидская, персоязычная литературы Индии, сингальская, тайская, телугу, тунисская, турецкая, филиппинская, хинди, японская, классическая арабская, древнеиндийская литературы.
126
Обзор достижений, действительно немалых и во многом уникальных, российской, советской школы востоковедения в исследовании истории и теории восточных литератур см.: Брагинский В. И. Проблемы типологии средневековых литератур Востока (очерки культурологического изучения литературы). М., 1991; Стеблева И. В. Изучение теории восточных литератур в России: ХХ век. М., 1996.
Поэтика (в узком смысле), семиотика и риторика литературы – учение о литературном языке и художественной речи, о системе тропов. Поэтика, особенно традиционная, каноническая, и применительно главным образом к поэтическим текстам, всегда была в фокусе внимания востоковедов (например И. А. Борониной, П. А. Гринцера, А. Б. Куделина, М.-Н. О. Османова, Д. В. Фролова) 127 . Актуализировалась важная с методологической точки зрения мысль И. Ю. Крачковского о необходимости изучать поэзию с позиций и в контексте ее собственной культурной традиции 128 . Характерно, что среди изданий серии «Памятники литературы народов Востока», основанной в 1959 г. (с 1965 г. – «Памятники письменности Востока»), в которой издавались и издаются тексты и комментированные переводы сочинений на 26 языках Востока, значительное место занимали труды поэтологические (например, сочинения Ватвата, Вахида Табризи, Кайса ар-Рази и др.) 129 .
127
Боронина И. А. Поэтика классического японского стиха. М., 1978; Гринцер П. А. Основные категории классической индийской поэтики. М., 1987; Куделин А. Б. Средневековая арабская поэтика. М., 1983; Османов М.-Н. О. Стиль персидско-таджикской поэзии IX–X вв. М., 1974; Фролов Д. В. Классический арабский стих. М., 1991.
128
Крачковский И. Ю. Избр. соч. М.; Л., 1956. Т. II.
129
Ватват, Рашид ад-Дин. Сады волшебства в тонкостях поэзии / Пер. с перс., иссл. и комм. Ю. Н. Чалисова. М., 1985; Вахид Табризи. Джам-и мухтасар: Трактат по поэтике / Критич. текст, пер. и прим. А. Е. Бертельс. М., 1959; Кайс ар-Рази, Шамс ад-Дин Мухаммад б. Свод правил персидской поэзии / Пер. с перс., иссл. и комм. Ю. Н. Чалисова. М., 1997.
«Лингвистический поворот» в востоковедном литературоведении тоже дал свои результаты преимущественно в изучении поэтических или близких к ним текстов, хотя структурно-семиотический анализ в востоковедном литературоведении получил развитие лишь в комплексе со сравнительно-историческим и сравнительно-типологическим методами 130 . Возможно, свою роль здесь сыграла генетическая предрасположенность востоковедения при всей внутренней дифференциации к междисциплинарности, точнее было бы сказать – мультидисциплинарности 131 . Востоковедение не могло смириться с тем, что анализ литературного произведения сводится к определению его статики, т. е. структуры, внутритекстовых связей, отношений между элементами структуры, иерархических уровней и т. п. Для востоковеда очевидна необходимость изучения и динамики – всего многообразия контекстуальных и интертекстуальных связей, влияний и заимствований, синхронии и диахронии и многих иных факторов. Кстати замечу, может быть, поэтому востоковеды с легкостью восприняли постмодернистский принцип, что предмет исследования должен определять выбор теоретического аппарата. Здесь принципиально различать две исследовательские позиции:
130
Стеблева И. В. Изучение теории восточных литератур в России: ХХ век. М., 1996.
131
Зеленев Е. И. Постижение Образа мира. СПб., 2012.
– я отдаю себе отчет, что никогда не смогу узнать наверняка, «что хотел сказать автор», «что объективно говорит данный текст», «как этот текст воспринимался» и т. д. Поэтому я не воссоздаю, а конструирую смыслы с помощью набора разнообразных исследовательско-аналитических практик. Диалог происходит между «я» и «иной»;
– я знаю, что благодаря навыкам обращения с фактами и опыту их систематизации – а это и составляет мой научный капитал и определяет мой исследовательский статус – я способен понять и эксплицировать
«Антропологический поворот» в гуманитарных науках, и прежде всего, в литературоведении, может оказаться чрезвычайно продуктивным для востоковедения в общем значении, поскольку акцентирует внимание на взаимодействиях в широком спектре от транснациональных до кросскультурных и постколониальных в первую очередь через выстраивание взаимодействия «я» и «другой/иной». Фактически востоковедение на этом повороте возвращается к методам прежней филологии и отчасти философии, уже впитавших опыт социальных наук.
История всемирной литературы: взгляд востоковеда
За последние десятилетия в отечественной науке появилось достаточно много литературоведческих исследований, в которых литературы Востока рассматриваются как неотъемлемая часть мировой литературы. Само это понятие появилось еще в XIX в. Целенаправленные попытки создания полноценной картины истории мировой литературы предпринимались с середины ХХ в.: достаточно вспомнить классические работы Н. И. Конрада 132 и др. Естественно, что инициаторами подобных исследований, как правило, выступали востоковеды, стремившиеся приблизить уровень изучения литератур Востока к общему уровню европейского литературоведения, имеющего за плечами гораздо более длительную научную традицию. Однако обозначенная тенденция в силу ряда причин так по-настоящему и не закрепилась в научном сознании, а следовательно, и в практике преподавания филологических дисциплин. Одной из причин скептического отношения специалистов по истории литературы Европы и Америки к перспективам создания единой «истории всемирной литературы» был известный теоретический «экстремизм» востоковедов – сторонников Н. И. Конрада, сделавших попытку теоретического построения истории литератур Востока на базе европейской модели литературного развития. Если в отношении термина «античность» применительно к классическим литературам Древней Индии, Древнего Китая и даже Ирана не было высказано особых нареканий, то попытки применения термина «Ренессанс» (Возрождение) к определенным этапам и явлениям средневековых литератур Востока вызвали резкие возражения. Острая полемика вылилась в затяжную дискуссию, в результате которой стороны так и не пришли к какому-либо согласованному мнению. В целом отрицательный результат дискуссии о Возрождении на Востоке, тем не менее, имел и некоторые позитивные последствия прежде всего для востоковедения. Инициированный дискуссией более пристальный взгляд на средневековые литературы Востока открыл новые перспективы их изучения. В период 70–80-х гг. ХХ в. целая плеяда отечественных ученых активно разрабатывала проблемы традиционной поэтики и закономерностей функционирования литературного канона 133 .
132
Конрад Н. И. О некоторых вопросах истории мировой литературы // Запад и Восток. М., 1966. С. 446–465.
133
См., например: Лисевич И. С. Литературная мысль Китая на рубеже Древности и Средних веков. М., 1979; Куделин А. Б. Средневековая арабская поэтика (вторая половина VIII – XI век). М., 1983; Гринцер П. А. Основные категории классической индийской поэтики. М., 1987, и др.
Развитие данного направления основывалось прежде всего на переводах и анализе древних и средневековых трактатов по поэтике и преодолевало стереотипные представления о средневековом литературном самосознании как о чем-то застывшем и догматическом. Скептическое отношение к средневековой филологии ярко выражено в некоторых работах И. С. Брагинского. В частности, в статье «О мастерстве Рудаки» он писал: «Конечно, о многих поэтических приемах Рудаки – точнее, о применении им канонов средневековой поэтики – содержательно и правильно говорится в работах Саида Нафиси, Абдулгани Мирзоева, а также других авторов. <…> Однако, к сожалению, в литературоведческих, точнее филологических работах о Рудаки внимание уделено преимущественно тем моментам его художественного мастерства, которые лежат на поверхности <…> выражают нормы поэтики его времени. <…> Чтобы хотя бы подойти к решению этого вопроса, следует оценить художественное мастерство Рудаки с идейно-эстетических позиций нашей эпохи» (не отвлекаясь, конечно, от “пафоса расстояния”, лежащего между нами и поэтом)» 134 . Даже с учетом сделанной исследователем оговорки замечаем, что его отношение к нормативной поэтике остается в известной мере предвзятым. Перевод и скрупулезный анализ теоретических трудов по нормативной поэтике позволил не только преодолеть сложившийся стереотип, но и приблизиться к пониманию природы эстетического переживания и основ авторской оригинальности в рамках канонического типа словесного творчества. Перевод оригинальных трактатов и их комментирование стало особым типом научно-исследовательской работы, о чем свидетельствует большое количество трудов этого плана, созданных в названный период 135 .
134
Брагинский И. С. О мастерстве Рудаки // Из истории таджикской и персидской литератур. М., 1972. С. 175.
135
См., например: Анандавардхана. Дхваньялока («Свет дхвани») / Пер. с санскр., введ. и коммент. Ю. М. Алихановой. М., 1974; Рашид ад-Дин Ватват. Сады волшебства в тонкостях поэзии / Пер. с перс., исслед. и коммент. Н. Ю. Чалисовой. М., 1985 и др.
Углубленное изучение теоретической поэтики, ее мировоззренческих оснований привело к формированию более сбалансированного взгляда на историю литератур Востока в целом, на их роль и место в мировом литературном развитии. В свою очередь, успехи востоковедного литературоведения способствовали оживлению интереса к сравнительно-типологическим штудиям с привлечением широкого сопоставительного материала. Среди замечательных работ такого типа следует назвать книгу Е. М. Мелетинского «Средневековый роман», посвященную проблемам генезиса и становления классических форм средневекового романа на Западе и Востоке. Выделение общих признаков средневекового романа во всем многообразии его специфических национальных обличий – от западного куртуазного романа до персидского романического эпоса и японского моногатари – говорит само за себя. Характеризуя роман как особую форму повествования, Е. М. Мелетинский писал: «Роман <…> в отличие от героического эпоса ориентирован на изображение самодовлеющей личности, уже не столь органически связанной с этническим коллективом (и оппозицией “свой/чужой”), личности в какой-то мере эмансипированной. Главный интерес романа состоит в личной судьбе (испытаниях и приключениях) героя и в изображении его внутренних переживаний, его “частной жизни”, более или менее выделенной из общественного “эпического фона”» 136 .
136
Мелетинский Е. М. Средневековый роман: Происхождение и классические формы. М., 1983. С. 3.
Появление исследования, построенного как комплексная историко-типологическая характеристика одного из наиболее характерных жанров средневековой литературы, представленного на материале разных литературных традиций, обнаружило возможность восприятия художественных открытий классического романа как универсальных достижений мировой литературы в Средние века.
Любой литературовед понимает, что ряд проблем, касающихся истории литератур Запада, невозможно полноценно решить без привлечения материала восточных литератур и результатов специальных востоковедных работ. Специалисты западной литературы не без основания полагают, что период формирования литератур нового типа на Востоке и их вхождения в мировую литературу (XIX–XX вв.) связан с очевидным европейским влиянием. Однако тот же период в развитии европейских литератур ознаменовался бурным интересом к восточной словесности, характеризующим все творчество европейских романтиков. Этот пример взаимовлияния литератур Востока и Запада наиболее известен и очевиден. Об этом написано много специальных исследований. Из последних работ отметим наиболее близкую по тематике к настоящему разделу публикацию доклада А. Б. Куделина «Литературные связи Запада и Востока и формирование концепции “мировая литература”» 137 . В докладе можно найти подробную библиографию, свидетельствующую о постоянном интересе литературоведов всех направлений к проблеме построения целостной «истории всемирной литературы». Исследователь отмечает: «Отдавая приоритет в своих научных поисках то вектору Восток – Запад, то вектору Запад – Восток, ученые не сразу осознали, что в оппозиции Восток – Запад важны оба вектора. И что только при равном исследовательском интересе к обоим векторам, т. е. при интерпретации взаимосвязей и взаимодействия Востока и Запада, можно получить адекватные представления о мировом литературном процессе в ту или иную эпоху» 138 .
137
Куделин А. Литературные взаимосвязи Запада и Востока и формирование концепции «мировая литература»: Избранные лекции университета. Выпуск 136. СПб., 201 1.
138
Указ. соч. С. 6.