Концепты. Тонкая пленка цивилизации

Степанов Юрий Сергеевич

И. А. Бунин. «Поздний час»

Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет. Жил когда—то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик труд проехать каких—нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня.

И я пошел по мосту через реку, далеко видя все вокруг в месячном свете июльской ночи…

Вот как строятся гениальные эссе – о краткости я уж не говорю, но сам прием: автор знает уже, что «или теперь или никогда» и, значит, только в воображении,

но это гениальное усилие воображения; просто:

И я пошел по мосту через реку.

И все, и он уже там…

Мост был такой знакомый, прежний, точно я видел его вчера: грубо—древний, горбатый и как будто даже не каменный, а какой—то окаменевший от времени до несокрушимости, – гимназистом я думал, что он был еще при Батые.

– а дальше читайте сам рассказ… И он – пример концепта в художественной минимализации.

Вопрос о минимализации далее продолжаем о концептах как национальных ценностях (в главе V).

РУССКОЕ
2. «Несказанное, синее, нежное…»

«Несказанное» вообще может служить введением в поэзию Сергея Есенина:

Несказанное, синее, нежное,
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя – поле безбрежное —
Дышит запахом меда и роз.

(1924–1925 гг.).

И его же (те же годы, чуть ранее):

Нездоровое, хилое, низкое,
Водянистая, серая гладь.
Это все мне родное и близкое,
От чего так легко зарыдать.

Здесь же, на примере Есенина, видна еще одна особенность «тонких пленок» концептов – в них легко, естественно, сополагаются (ложатся рядом) контрасты:

Несказанное, синее, нежное
Нездоровое, хилое, низкое.

(От чего так легко зарыдать… Еще, может, и зарыдаем. Но прежде о других национальных.)

3. Небесспорное: «Понадеемся на русский „Авось“»

Собственно говоря, все концепты, приписываемые как общепринятое какой—либо культуре, небесспорны, они идут в ранге пословиц и поговорок. А. С. Пушкин сказал бы – «как гласит молва». С нашим русским списком не всякий и русский согласится.

Но если мы сравним (приведенные ниже) примеры «сравнительной коллективной психологии» С. Мадариаги – французское «Закон, законность», испанское «Честь», то выбранное нами русское «Авось», конечно, резко отлично. Те – именно т е р м и н ы коллективной психологии или даже права, русское же – совсем не юридический термин и даже вообще не имя существительное. Этим словом фиксируют состояние духа, ничем не обоснованную надежду на удачное течение событий, оно часто просто восклицание, междометие. Его понятийное ядро, если таковое можно выделить, – «ничем не обоснованная вероятность», вроде «случайного числа» в математике.

Но вместе с тем, это и «вечный спутник русской души».

А ведь «вечные спутники», п о у б е ж д е н и ю с а м и х р у с с к и х, существуют.

Скоро! Приметы мои хороши.
Скоро покину обитель печали.
Вечные спутники русской души —
Ненависть, страх – замолчали

(Н. Некрасов. «Последние песни»).

Почти любой грамотный русский может продолжить такой список. Начиная со слов А. С. Пушкина

Гроза двенадцатого года.
Смешались мы. Кто нам помог:
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

«Остервенение народа» – это то, что как параллель нашел сам А. С. Пушкин – «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Но наш текст пролегает сейчас в другом направлении – к интеллигенции.

4. Интеллигенция. «Жрец» нарекись и именуйся «Жертва»

Интеллигенция – русское слово, зафиксированное именно как своеобразно русское, «русизм» во всех основных словарях европейских языков. Но как раз русскому—то определить его, пожалуй, труднее всего. Его суть не логическое понятие, а концепт. Его суть выражена

лучше всего поэтической строкой В я ч е– слава Иванова в нашем заголовке: провозгласивший себя «жрецом» в действительности становится «жертвой», и это роль и судьба русской интеллигенции.

Строка Вяч. Иванова взята нами из рассуждения Вяч. Иванова «О действии и действе», которым он сопроводил свою трагедию «Прометей» (1906–1919). На очень, конечно, абстрактном и очень литературном уровне трагедия эта и трактат имеют все же отношение и к нашему предмету, и не абстрактному, и не «литературному». «Слова, влагаемые Эсхиловым хором старцев в уста Агамемнона, стоящего на пороге рокового решения: „Что здесь не грех? Все – грех!“ – заключают в себе целую философию действия: так, по крайней мере, философствует Трагедия. Но последняя изменила бы своей природе, если бы в то же время – и именно в силу противоречия, ею вскрытого, – не повелевала человеку действовать.

 

Познай себя, кто говорит: «Я – Сущий»,
Познай себя – и нарекись: «Деянье».
[…]
«Жрец» нарекись, и знаменуйся: «Жертва».
Се, действо – жертва. Все горит. Безмолвствуй»

[Иванов 1974: 157]. Это писалось в 1919 г., что это было – предчувствие? (подробнее [Степанов 1999б: 14–41]).

Умно и удачно определено у Надежды Мандельштам: «Что же такое интеллигенция? Любой из признаков интеллигенции принадлежит не только ей, но и другим социальным слоям: известная степень образованности, критическая мысль и связанная с ней т р е в о г а, свобода мысли, совесть, гуманизм. Последние признаки особенно важны сейчас, потому что мы увидели, как с их исчезновением исчезает и сама интеллигенция. Она является носительницей ценностей и при малейшей попытке к их переоценке немедленно перерождается и исчезает, как исчезла в нашей стране. Но ведь не только интеллигенция хранит ценности. В народе они сохраняли свою силу в самые черные времена, когда от них отрекались в так называемых культурных верхах. Быть может, дело в том, что интеллигенция не стабильна и ценности в ее руках принимают динамическую силу. Она склонна и к развитию и к самоуничтожению. [.] Однажды Осип Мандельштам спросил меня, вернее, себя, что же делает человека интеллигентом. Само слово это он не употребил – оно в те годы подверглось переосмыслению и надругательству, а потом перешло к чиновным слоям так называемых свободных профессий. Но смысл был именно тот. «Университет? – спрашивал он. – Нет… Гимназия?.. Нет… Тогда что же? Может, отношение к литературе?..

Пожалуй, но не совсем…» И тогда, как решающий признак, он выдвинул отношение человека к поэзии. У нас поэзия играет особую роль. Она будит людей и формирует их сознание. Зарождение интеллигенции сопровождается сейчас (опубликовано в 1970 г. – Ю. С.) небывалой тягой к стихам. Это золотой фонд наших ценностей. Стихи побуждают к жизни и будят совесть и мысль. Почему так происходит, я не знаю, но это факт» [Мандельштам 1970: 352–353]. (Осип Мандельштам был репрессирован в 1938 г.)

Итак, «жертвенность», «тревога» и «отношение к поэзии» – признаки концепта, как мы находим их в «мире концептов». Что касается понятия, то к указанному здесь выше ядру можно добавить данное историками философии: «Интеллигенция – понятие введено в научный оборот в России в 60–х гг. XIX в., в 20–х гг. вошло в англоязычные словари. Первоначально интеллигенцией называли образованную, критически мыслящую часть общества, социальная функция которой однозначно связывалась с активной оппозицией самодержавию и защитой интересов народа. Главной чертой сознания интеллигенции признавались творчество культурно—нравственных ценностей (форм) и приоритет общественных идеалов, ориентированных на всеобщее равенство и интересы развития человека» [Новая философская энциклопедия 2000–2001, 4: 130].