Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»
Шрифт:
– Ты еще вдобавок и слепой! Посмотри, в конце такта стоит нота «фа-диез». А что ты, скотина, сыграл. Пошел вон! Собирай свои манатки, и чтобы я тебя больше не видел в моем оркестре!
Дирижер стал в картинную позу: одну руку завел под бок, а другую вытянул вперед и палочкой указал кларнетисту на дверь.
Кларнетист встал. Желая успокоиться, стал, не торопясь, упаковывать кларнет в футляр, затем повернулся к двери и побрел на выход. От стыда его лицо покраснело, лишь оттопыренные уши оставались почему-то бледными. Этот факт не остался без внимания дирижера.
– Эй ты, халтурщик
Оркестранты ехидно заулыбались, угодливо подыгрывая дирижеру. Кларнетист замер, потом медленно повернулся лицом к Климовичу и тихим голосом, заикаясь, молвил:
– Я … не помню, как со мной … это было, но Вас точно доставали … за волосы, – с этими словами «забывчивый кларнетист» покинул аудиторию.
Климович побагровел, потом, зарычав, об колено с треском сломал дирижерскую палочку и бросил ее об пол. После этого он застыл на помосте, свирепо вращая глазами.
Скрипач услужливо поднял половинку палочки – ту, что с острым концом, – и положил на пюпитр Климовичу.
Тот, громко топая ногами, устремился к выходу, громоподобно хлопнув дверью.
Оркестранты, наверное, привыкшие к подобным ситуациям, отнеслись к событию лишь как к незапланированному перерыву – сидели, шутили, но, на всякий случай, обходя тему поведения дирижера. Директор оркестра стал сколачивать группу – «извиняться». В нее вошли концертмейстер оркестра, старший по группе духовиков и удачно только что сыгравший «соло» трубач. Сформированная делегация покинула зал. Я стал активно разучивать свою партию из второй части. Оркестранты продолжили разговоры, поглядывая на меня с осуждением – дескать, мешаешь, надоел.
Прошло минут пятнадцать.
В зал усталой походкой вошел Климович. Делегаты победно шли за ним с довольными лицами. Все оркестранты без дополнительного предупреждения заняли свои места и прекратили разговоры. Дирижер стал на помост. Тихим бесстрастным голосом он объявил:
– Шостаковича без кларнета-соло репетировать бессмысленно. Приготовьте, пожалуйста, симфонию Моцарта, – Климович аккуратно убрал с пюпитра партитуру Шостаковича. Под ней, как выяснилось, уже лежали подготовленные заранее ноты моцартовской симфонии.
Стало ясно, что мне можно уходить, что я и сделал, стараясь не привлекать внимания, – добрался до двери и улизнул под вступительные аккорды «Парижской симфонии» Вольфганга Амадея. Тихонечко закрывая дверь, последний раз посмотрел на дирижера. Он дирижировал – без палочки!
… … …
«Et tu, Brute?»
Gaius Iulius Caesar [11]
Вторник. И опять я в кабинете заведующего.
11
«И ты, Брут?» (лат) – Гай Юлий Цезарь, 15 марта 44 года до н. э. (прим. авт.).
Он посмотрел на часы и похвалил за пунктуальность.
– Сегодня Вам опять придется подменять концертмейстера, –
Профессора звали Яков Израилевич. Он слыл придирчивым занудой, поэтому, вняв совету флейтиста-заведующего, я сел готовиться.
Фортепианная «Сонатина Бетховена» была кем-то переложена для трубы и фортепиано. Ноты были немецкими, и я так и не понял, кто это сделал. За час успел сыграть сонатину четыре раза, и как мне показалось, добился весьма уверенного исполнения.
Ровно в назначенный час в класс вошел, скорее, вплыл, как корабль в гавань, профессор. Его подобострастно сопровождал трубач, мой недавний коллега по земляным работам. Он, то забегал вперед, услужливо готовя беспрепятственное продвижение профессора к рабочему месту, то вежливо, когда путь был свободен, пропускал его вперед. Я, дабы соответствовать ситуации, встал и представился. «Корабль» медленно подплыл к роялю и протянул мне в знак приветствия руку, как патриарх, благословляя, подает для поцелуя. Я нерешительно изобразил нечто подобное рукопожатию. «Пароход» медленно, тихим голосом, посапывая, с иронией поглядывая в мою сторону, пропыхтел:
– Заведующий сказал, что Вы способны подменить нашего концертмейстера и вот так сходу сыграть в ансамбле с солистом сонатину Людвига ван Бетховена (слов «Бетховен» он произнес, меняя «е» на «э», то есть – «Бэтховэн»). Вы действительно сможете это сделать?
– Да, – говорю, – уже прорепетировал, думаю, что смогу.
– Ну, хорошо, извольте продемонстрировать Ваши уникальные возможности, – «Корабль» пришвартовался к роялю. Услужливый трубач моментально поднес опору под профессорскую задницу, и тот, громко выдохнув, опустился в мягкое кресло, выдохнувшее в свою очередь.
Трубач занял лидирующее положение у рояля, как горнист чуть задрал трубу вверх, направив ее в угол, где потолок соединяется со стенами, как мне потом сказали – «для лучшего акустического звучания инструмента». «Грянули» сонатину. «Пароход» сидел рядом со мной и смотрел в ноты, пыхтел, дирижировал правой рукой перед моим носом. Когда подошло время, он слюняво перевернул страницу. Ноты упали с пюпитра. Я их поймал, продолжая играть одной рукой. Но трубач остановился. «Пароход», попыхтев, заметил:
– Хорошо, что остановились, ибо, – тут профессор сделал театральную паузу, – мне не нравится Ваш подход к интерпретации произведения. – Он встал со стула, прошелся вокруг рояля, и, заняв удобное для произнесения речи положение, сделав артистичный жест и замерев с вытянутой рукой, изрек:
– Это же Бэтховэн!
Я вопросительно смотрел на него, не понимая, что нужно делать. Тогда профессор тихим голосом, опустив руку, пояснил:
– Бэтховэна нужно играть громко!
Начали играть сначала. Попытался играть погромче. Но… на сей раз нам не удалось доиграть даже первую страницу.