Концессия
Шрифт:
Дальневосточная хроника Совкино пополнилась ценными физиономиями приехавших соревнователей, церемониальной встречей и не менее ценным: куском бухты, бегом древних шаланд под прямыми квадратами парусов, современными пароходами, суетней шампунек — всем, что жители Владивостока видят ежедневно, что им примелькалось и своеобразной красоты чего они обычно не чувствуют.
— Филиппов!
Около автомобиля стояла Вера Гомонова.
— Филиппов, а нас никто не встречает?
Оператор выскочил из машины. Хроника Совкино прервалась.
— Ты на «Хозан-мару»? Никто не предполагал... Здравствуй, дорогая! Поздравляю со спасением. А где Панкратов?
— Рядом со мной.
Филиппов
На одну секунду Филиппов положил руки на плечи женщины и привлек ее к себе. Потом ловким прыжком вернулся к стеклянному глазку и успел еще захватить последнего, самого невзрачного из претендентов — Медзутаки-сан, покидающего трап и делающего первый шаг по советской земле.
Через четверть часа все было кончено. Филиппов складывал ножки аппарата и усаживал в автомобиль Веру Гомонову.
— А вы что же, товарищ Панкратов?
Панкратов подошел к машине, взялся за борт, но потом опустил руку.
— Не подойдет, — сказал он сиплым простуженным голосом. — Мне в Куперовскую падь.
— Идите, Панкратов, — прощалась Вера. — Передайте привет жене.
Филиппов, наконец, уложил аппарат и сел.
— Куда тебя везти? Поедем ко мне в контору.'
— Хорошо, в контору.
Автомобиль полез на крутизну.
Гомонова вдохнула горячий ветер, посмотрела на Филиппова и пожала плечами.
— Снова во Владивостоке!
— Не верится?
— С трудом.
Ленинская улица вымощена гранитной брусчаткой. Она нарядна, потому что с правой ее стороны много садов, скверов и зеленых пустырей, потому что рядом бухта, заливы и Русский остров, и солнце освещает ее с утра до вечера.
Контора Совкино в большом доме, выстроенном во время интервенции мясными торговцами Бурлаковыми в путаном фантастическом стиле: кусок Европы, кусок Америки, и все увенчано двумя индусскими чалмами. Издали, с перевалов, благодаря игре перспективы, точно приклеенный к сопкам Чуркина, дом кажется дворцом Черномора на театральной декорации.
— Прошу!
Филиппов взял Веру под руку и торжественно повел к подъезду.
— Узнаете знакомые предметы? Та же перегородка... тот же аппарат. А вот и моя конурка. К сожалению, за время вашего отсутствия она не увеличилась в размере. Садитесь... Все то же... даже и самовар, который через десять минут зашумит и напоит нас.
— Ванюша! — крикнул он. — Пожалуйста, дружок, самовар!
Мягкий быстрый шорох у дверей. В щель заглянуло молодое лицо с соломенными волосами и широким, низким носом.
— Самовар?! Пожалуйста!..
— У меня здесь по домашнему. Дом далеко, в столовой, в очередях невозможно... живу самоваром и сдобными сухарями... Ну, теперь слушаю... Как же это случилось?
— Так сразу и рассказать?
— Так сразу и рассказывай.
— Хорошо... Ночью я проснулась от крика, треска, грохота. Подумала: тайфун, груз сорвался и катается по палубам и в трюме. Но тут же спохватилась: совсем не качает. Вдруг в иллюминатор плеснуло огнем, всё в каюте стало багровым. Я сразу поняла, что несчастье, накинула юбку и выскочила в коридор. Хлопают двери, люди кричат, топочут. Заревела сирена. Что творилось! Пламя било из трюма, как вода из пробоины. И, понимаете, Петр Петрович, это случилось как-то сразу... не то, что где-то от неосторожности загорелось. Пароход вспыхнул мгновенно. Разве это могло быть само по себе? Третий класс отрезало, пассажиры сгорели живьем. Один Панкратов спасся. У него болели зубы, он не спал и ходил по палубе... Сначала хотели тушить. Куда там! Шлюпки пылали, как солома. Я лезу на бак, ничего не соображаю...
Дверь скрипнула. Ванюша внес самовар. Юноша, в черной разлетающейся рубашке без пояса и ворота, шествовал босиком. Ванюша был подобран Филипповым в одной из экспедиций и теперь начинал иерархический путь в Совкино от первых ступеней.
— Смотрите, — показала Вера на ладонях три линии красных полос. — Это я, когда бежала, хваталась за перила лестницы... все железное на пароходе раскалилось.
— Ну, пей, милая.
— А путешествие из Японии... уже сюда. Ночью лежу с открытыми глазами, слушаю. Понимаю, что глупости, а не могу: все представляется шорох, треск, пламя за иллюминатором... Вас только нехватало там с аппаратом
— А причины катастрофы?
— Слышала, будто облили керосином сети, тару...
— Еще чаю?
— Наливайте, Петр Петрович, пожалуйста, выпью.
Филиппов налил, протянул ноги под столом, встретился с Вериными, испуганно отдернул свои и собрал лоб в морщины.
— Да, кое-кому приятна гибель «Севера»: ведь он вез на советские рыбалки советское снаряжение.
— Вы говорите о японцах, Петр Петрович?
— О них. Япония с некоторых пор думает, что камчатская рыба — ее рыба, и каждый лосось, пойманный нашей сетью, — грабительство. Каша заваривается круто. Поживем — увидим.
ВО ДВОРЕ ЗЛЫЕ СОБАКИ
Китайские пассажиры третьего класса «Трансбалта» вышли на набережную часом позже пассажиров «Хозан-мару». Перед выходом волновались: большинство ехало во Владивосток впервые.
Но Хай Шэнь-вей не совсем чужой город. Во-первых, десятки тысяч китайцев работают в Городе великого трепанга [3] и, во-вторых, это — советский город.
Об этом говорил Сей Чен-вен, сидя на узле около иллюминатора, своему другу Цао Вань-суну.
3
Город великого трепанга (Хай Шэнь-вей) — китайское название всего Владивостока. Русские его обычно применяли для обозначения китайской части города.
— В советском городе не надо идти в дорогую харчевку, а нужно отправиться в союз и получить листок в столовую. Потом через биржу труда на работу...
Он говорил громко. Окружающие прислушивались и одобрительно кивали головами. Все это была беднота, для которой грош имел существенное значение и у которой на родине не было ничего, кроме несчастий.
Пароход вздрагивал, уменьшая ход. Кто высовывался в иллюминатор, кто тащил вещи на палубу...
Цао и Сей нетвердыми после морской качки ногами сбежали по трапу. Перед ними над бухтой извивалась Ленинская, гудели трамваи, мелькали автомобили, европейская толпа переполняла тротуары. Цао не имел особенной причины любить европейцев и немного смутился. Но Сей толкнул его в бок и подмигнул: не беспокойся, мол.