Кондор улетает
Шрифт:
Но что с ним, куда ушло желание?
Сколько лет оно мешало ему своими внезапными яростными вспышками. И тогда облака напоминали груди женщины, а горы очертания ее тела. Тогда весь воздух вокруг внезапно пропитывался ее запахом. И любая женщина казалась красавицей, потому что она была ему нужна. Он не находил себе места. И шел к дешевым шлюхам, не замечая ни их болячек, ни грязи. Он покупал дорогих женщин и не замечал красоты их великолепного тела. Даже когда он сменил продажных женщин на порядочных, разницы никакой не было. Только
Его гнало к ним словно против воли. Словно какой-то посторонней силой. Словно его самого тут не было вовсе. Словно все сводилось к безрадостному стремлению самца к безымянной самке. А когда все было уже позади, он возвращался в свое тело, в пустоту, оставленную удовлетворенным желанием.
С этой женщиной, с Хелен Уэйр, он чувствовал себя легко и уютно. Он хорошо знал ее дом, все предметы в нем, вплоть до последней безделушки. И как вот эту комнату, он знал ее тело: тонкую кожу, морщинки на шее, сухие бедра… Один раз давным-давно он был у проститутки… Скользкая кожа, скользкие волосы. Она говорила, что у нее сочное тело, а ему вспоминалось, как мальчишкой он катался на льду.
Было приятно лежать в полумраке в постели Хелен Уэйр, разглядывать свою руку, чувствовать, как в мозгу поет виски, выпитое на свадьбе дочери. И знать твердо: желания больше нет. Он ожидал, что испугается, придет в ужас. Но он только немного удивился. И все. Первая смерть. Так тихо, незаметно. Словно отлив, который замечаешь, когда вода уже ушла.
Она дернула его за плечо и спросила:
— Ты заболел?
— Просто я стар.
Первая смерть… Да, это так. А когда следующая?
— Не понимаю, что с тобой сегодня.
Он опустил руку и взглянул на Хелен.
— Тебе нелегко, — сказал он. — Прости.
Она долго говорила что-то, но он не слушал. Он все еще с удивлением наблюдал за собой. Так вот как это произошло. Тихо. А он никогда об этом и не задумывался. Так уж устроила природа: желание и способность уходят вместе. Без сумятицы, благопристойно. Он испытывал только легкость. Исчезло бремя тягостной потребности.
Хелен плакала. Он повернулся к ней, но она сердито его оттолкнула:
— Я знаю, что тело у меня не как у молодой девушки.
Он нахмурился. О чем она говорит? Что ей пришло в голову?
— Я прекрасно знаю, что в пятьдесят пять лет женщина не может быть красивой. То есть как молодая девушка.
— Что? — сказал он.
Она не слушала.
— Но не обязательно било делать это так…
— О чем ты говоришь? — спросил он. — Что я сделал не так?..
— Поступить так оскорбительно, так жестоко…
Ну вот, она решила, что это ее вина. Но конечно, женщина не способна подумать иначе. А жаль. Пойми она — и можно было бы спокойно полежать рядом, выпить вместе. И может быть, она почувствовала бы ту же тихую умиротворенность, которую испытывает он. Освобождение. Дорогая моя, как много ты теряешь. Но может быть, оно так и не приходит
Он вдруг нашел, что следовало бы сказать, и сказал, обращаясь к потолку:
— Хочешь, мы поженимся?
Наступило молчание. Он ждал.
— Ты серьезно? — спросила она.
И тут по пустотам в его теле поползла тягостная усталость, заполняя их, как дым.
— Нет, — сказал он. — Нет.
Он ехал домой в алых лучах восходящего июньского солнца. Не так уж плохо, думал он. Совсем не так плохо. По крайней мере теперь он чувствовал себя спокойным.
Роберт
Роберт стоял в углу своей новой спальни, и в голове у него все дрожало, все сотрясалось. Как желе. Как извергающийся вулкан. Либо то, либо другое. Он не мог решить, что именно.
В комнате повсюду стояли букеты розовых роз. Он сжал попавшийся под руку бутон, раздавил его в пальцах.
— Роберт! — крикнула Анна из будуара. — Может быть, ты откупоришь шампанское?
Вон оно: одна бутылка на серебряном подносе. Два хрустальных бокала по сторонам.
Он ждал, что Анна будет смущаться. Или нервничать. Но робел он сам. Держа его за руку, она открыла чугунную калитку и повела его к их дому, а ее длинная атласная юбка шуршала по кирпичам, которыми была выложена дорожка. Он кое-как отпер дверь, но засов изнутри задвинула она.
Шампанское громко хлопнуло. Роберт осторожно и аккуратно налил оба бокала. Шампанское было розовым. Или в нем просто отражалась комната? Роберт невольно оглянулся на розовые шелковые шторы. Неужели там, за ними, действительно окно?..
Комнату словно наполняла дымка, какая-то смутность. Приглушенный спет — крохотные огоньки электрических свечей в настенных канделябрах, лампы в розовых абажурах.
Вот он и женат. Его жизнь отлажена, спланирована. Цепь нарастающих успехов. Труд несет в себе свою награду. Уважение и любовь. Все больше счастья. Упивайся одобрением в карих глазах своей жены… Я — состоятельный человек, преуспевающий делец с первым благородным серебром на висках, мягкие пуховики из денег, деньги повсюду вокруг… Так, черт подери, что его грызет?
Дом выглядит чужим… Он же бывал здесь сотни раз. Он знает все гвозди, всю дранку, всю штукатурку, знает кирпичный фундамент и балки, на которые настлан пол. Он знает все доски, он заглядывал в ведра с краской. И вот теперь, когда ему предстоит тут жить, все в доме кажется чужим.
— Шампанское налито? — На Анне был длинный белый пеньюар, он ниспадал волнами, трепетал, колыхался и благоухал духами.
— Я как-то не замечал, что у тебя прямые волосы, — сказал он.
— Они всегда были прямые, — сказала она.