Конец большого дома
Шрифт:
Пиапон ждал изюбрей, ему нужны их драгоценные панты, а с лосей что возьмешь, кроме мяса. Но изюбры не шли на озеро.
Солнце поднялось высоко, его лучи слизывали огненным языком росу с трав, деревьев, согревали застывшие кусты. Звери попрятались в густой зелени тайги.
Пиапон решил подняться выше по речке, посмотреть на удачливого охотника с кошачьими глазами. За двумя кривунами он встретил его. Это был Пота, сын пьянчужки Ганги.
— Ты ночью стрелял? — только спросил Пиапон.
Пота сидел возле костра, в котелке кипел заваренный листом винограда чай.
— Я стрелял, — ответил Пота, снимая
— Не думал тебя встретить.
— Я вчера рано утром из дома выехал.
— Опередил нас, мы тоже всей семьей приехали поохотиться, а женщины и Калпе бересту готовят.
— Все женщины приехали? — Пота весь подался к Пиапону.
— Все, только мать наша дома осталась.
— Они здесь, на речке?
Пиапон взглянул на молодого охотника и усмехнулся:
— В устье. Не за моей ли женой ты, а?
Пота потупил глаза, покраснел.
— Да я так, про Калпе хотел узнать.
Пиапон прикурил угольком от костра и с наслаждением затянулся.
— Ты что же это, убил кого-то, а мясо не варишь?
— Ничего я не убил, зря только порох пожег да свинец в тайгу пустил.
— Как зря?
— Промазал.
— Видел, когда стрелял?
— Что-то чернело, больше ушами метился.
Пиапон недоверчиво взглянул на юного собеседника, встретился с его дерзкими глазами.
— Где он стоял?
Пота указал место. Пиапон глазами измерил расстояние — да, он был прав — не меньше пятидесяти шагов.
— Ты попал, я слышал твой выстрел. Свинец задел зверя. Место осмотрел?
— Осмотрел. Крови нет.
— Пойдем, покажи, где стоял он. Лось, изюбр?
— Не знаю, шаги были легкие, может, изюбр, может, двухгодовалый лось.
Пиапон, нагнувшись, рассматривал следы копыт, измятую траву, он словно принюхивался к листьям и стеблям, стараясь обнаружить запах крови. На свой вопрос, с каким зверем имел дело Пота, он сразу сам ответил, только мельком взглянув на след. Пота стрелял в изюбра. Растопыренные копытца зверя подтверждали, что пуля Поты смертельно ранила его. Пиапон все это рассказал молодому охотнику и повел его по следу, из десятков лосиных, изюбриных копыт находя копытца раненого зверя.
Изюбр, высокий, поджарый, красавец с холеной шерстью, добрался до родной тайги, споткнулся о поваленное бурей дерево, свалился на другое, свесив голову с драгоценными пантами. Умирая сам, он оставил панты невредимыми, целехонькими для человека, который и убил его только ради этих кровяных рогов.
— Отец Миры, [20] я… — обрадованный Пота, увидев панты, не находил слов от радости. — Я один не нашел бы, я думал, промазал, искал и не нашел. Брат Идари, панты пополам с тобой, я…
20
Младшие не должны старших звать по имени потому и зовут: «отец Миры», или «муж Дярикты», или «брат Идари».
Пиапон снисходительно смотрел на сияющее лицо Поты и улыбался.
— Хорошие панты, очень дорогие. Пополам, говоришь? Нет, я не возьму.
Пота удивленно уставился на него.
— Все, да? — только выдавил он.
— И все не возьму, — ответил Пиапон и подумал: «А Полокто, наверное, забрал бы половину».
— Они
— Оставь себе, тебе жениться надо, эти панты целое тори стоят.
Пота вдруг вспомнил нежные глаза Идари, белое круглое ее лицо, толстые тугие косы, и теплая волна захлестнула его.
«Брат сам намекает! Идари! Идари, ты будешь моей женой! Слышишь? Моей!»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Весь день Пиапон с Потой разделывали изюбра, колдовали над пантами, обваривая их в кипятке. Мясо изюбра не выдержало бы и двух солнечных дней, поэтому охотники решили его закоптить. Пока Пиапон разделывал тушу зверя, отделял мясо от костей, Пота в двух котлах варил лучшие куски изюбра и его голову. Потом он забил в землю несколько кольев с рогульками и пошел рубить жердинки на перекладины.
Пиапон закончил разделывать тушу, возле него красной горкой лежало мясо на зеленой травяной подстилке, а рядом тут же белели кости. Пиапон закурил трубку и наблюдал, как молодой охотник на жердинках развешивал мясо, разжигал под ним большой костер. Он, довольный, улыбался, когда Пота стал накладывать на трепетавшие языки огня зеленые ветви тальника, вспомнив, как он сам в молодости впервые коптил мясо ветвями осины, как потом все домашние отказывались от его копченки, потому что она получилась горькой, будто он нарочно облил ее лосиной желчью.
«Охотником хорошим станет», — подумал Пиапон и спросил:
— Ты раньше коптил мясо?
— Нет, не приходилось. Только видел, как это делают.
— Так уверенно все делаешь, я подумал, ты уже десяток лосей закоптил, — не удержался от похвалы Пиапон.
Потом они ели мясо, хватая его зубами и лихо обрезая возле самых губ, охотничьими топориками дробили голенные кости и высасывали розовый сладковатый мозг. К вечеру, когда, насытившись, они прикорнули под тенью кустов и уснули сторожким сном, подъехал Дяпа.
— Одному надоело без дела сидеть, потому приехал, — оправдывался он, доедая оставшееся вареное мясо.
— Не хитри, — смеялся счастливый Пота, — услышал ночной выстрел, унюхал кровь, как ворон, потому и приехал. Сознайся лучше. — Пота мог шутить с Дяпой, они были почти ровесники, Дяпа старше его всего на два года.
— Я думал, ага стрелял, приехал посмотреть…
— Чего к жене не съездил, успел бы, — скрывая улыбку, сказал Пиапон.
Вечером Пиапон, оставив молодых охотников, поднялся еще выше на три кривуна. Речушка в этом месте так сузилась, что трехметровый маховик охотника при гребке касался обоих берегов, шелестел сочной тугой травой. До глубокой ночи караулил таежник, прислушиваясь к лесным звукам, по шелесту крыльев узнавая птиц, по шороху травы, по ломкому хрусту веточек угадывая зверей. Утром, когда солнце поднялось над сопками, Пиапон увидел изюбра. Таежный красавец медленно вышел из-за белых стволов осин, остановился среди низкого кустарника и, настороженно принюхиваясь, стал оглядываться по сторонам. Не заметив опасности, изюбр с высоко поднятой головой зашагал к речке, он шел прямо на дуло ружья спрятавшегося за кустарником охотника, но потом вдруг повернул влево и скрылся в серебряных брызгах воды.