Конец большого дома

Ходжер Григорий Гибивич

«Кого сосватают? Из чьей семьи? — думал Пота, прислушиваясь к стуку, доносившемуся от амбара. — Чего там Улуска заколачивает?»

Вечером, готовясь идти свататься, Ганга пошел в амбар за водкой и вдруг увидел на дверях новенький, пламеневший медью, замок.

— Ах вы, сучьи дети! — вскричал взбешенный Ганга, вбегая в фанзу. — Кто это вздумал на замок амбар запирать? От кого это решили амбар запирать — от собак, от мышей? Кто, спрашиваю, запер амбар?

— Я, — пробурчал Улуска.

— Ах ты, собачий сын! Никто,

ни один нанай не закрывал свои двери на замок. Ты первый замок повесил. Кто у тебя что, когда украл? Вон посмотри, большой амбар Баосы, сваи подгибаются под тяжестью еды и одежды, но дверь амбара он не закрывает на замок, знает он: проголодаюсь я, могу в его амбаре взять еду, потом все сполна возвращу. Позор какой! Что люди скажут, когда увидят этот замок? Люди знают: в нашем амбаре одни дохлые голодные мыши. Их мы запираем? Где топор, мама? Амбар мой, дом мой всегда будут открыты для всех, поняли? — бушевал Ганга, выбегая на улицу с топором.

«От тебя, ама, кое-что хотел спасти, — тоскливо думал Улуска. — Как же я тори накоплю?»

Тяжелые черные тучи медленно закрывали синеющую даль неба, верховой ветер погнал по широкой протоке бесконечную упряжку черных собак с белыми загривками. Тонконогие тальники со стоном и всхлипыванием сопротивлялись ветру и беспомощно клонились ветвями к сыпучему песку. Черные тучи, засвинцовевшая вода раньше времени принесли с собой сумерки.

Пришел невыспавшийся Холгитон, и Ганга, рассказывая о первом в стойбище замке, опять распалился.

— Чего ты кричишь? — спросил Холгитон. — Ты что, замка не видел? Вон все русские свои амбары на замок закрывают. Китайские торговцы тоже закрывают.

— Русские, китайские, не о них разговор! Когда нанай амбары запирали? Ты имеешь замки?

— Имею.

— Как? На амбаре замок?

— Я сундук с охотничьим снаряжением на замок закрываю, так спокойнее, любопытная женщина не заглянет.

— Ты охотничий сундук на замок запираешь?

— Запираю, запираю. Ты зачем меня позвал?

Ганга, точно ушибленный, еще некоторое время смотрел на приятеля, почесал в затылке и вновь повел разговор о ненавистных ему замках и замолчал только после того, как рассерженный Холгитон сполз с нар и собрался уходить. Ганга ухватил его за рукав халата.

— Если хочешь знать, у моего отца, у халады, замок был, понял? — кричал Холгитон, уничтожающе сверля глазами низкого Гангу. — В сундуке он держал все драгоценности: шапку, халаты, золотые знаки халады — все это на замок запирал. Все богатые нанай свои ценности под замком хранили, понял? У тебя никогда в жизни богатства не было, потому не знаешь ты замка. Говори, зачем звал?

Услышав, зачем его позвали, Холгитон сделал строгое лицо, зачем-то пошарил глазами по черной от копоти и пепла крыше со свисающими длинными серыми паутинами, пустым углом фанзы и остановился на Улуске.

— Да, верно, некоторые

начинают копить богатство с замка, — усмехнулся он.

Улуска вспыхнул, но сдержался, и колкие слова, собравшиеся слететь с языка, остались на месте. Холгитон, прежде чем дать согласие быть сватом, рассказал об отце — халаде, о том, как его обхаживали маньчжурские чиновники, высшее начальство, как его жаловали всякими подарками, как его приглашали сватом все женихи. Из этой речи Ганга с Улуской должны были понять, что выбор их оказался самым удачным, что у Холгитона в крови есть частица отца-халады и отца-свата.

В просторной фанзе Баосы царило вечернее оживление: внучки ползали по широким, застланным новыми узорчатыми циновками нарам; их куклы — акоаны, в широких расшитых халатах, с длинными, до пят, косами, хаживали в гости друг к другу, сплетничали так же, как сплетничают няргинские женщины; а внуки на конце нар возились с молодым дядей Калпе. Старшие мужчины лежали на своих местах: Баоса — возле очага в самом тепле, в сажени от него Полокто, дальше Пиапон; женщины хлопотали у очага.

Увидев в дверях гостей, Баоса сел, ответил на приветствия и пригласил их сесть возле себя. Женщины набили трубки, раскурили и преподнесли гостям.

— О-о-ве! Вот это трубки, вышиной с мачты лодок, на которых мы в маньчжурскую землю ездим, — улыбнулся Холгитон.

— Сразу видно, добрые люди подают, — пропел за ним Ганга.

Только один Улуска не нашел нужных слов и промолчал: после дневного скандала из-за замка он расстроился, и даже улыбка невесты, преподнесшей ому дымившую трубку, не подняла настроения.

— Лето нынче обещает быть хорошим, — начал разговор издалека Холгитон.

— Трава выросла густая, — подхватил Ганга, — мы вчетвером быстро накосили русским травы.

— Погода хорошая стояла, а теперь вот портится, видно, дождить станет.

Женщины у очага старались не шуметь, уши всех были обращены к разговаривающим. Увидев в руках гостей водку, они зашептались, засуетились; одна ставила перед мужчинами низкий складной столик, другая подавала бронзовый кувшинчик, в котором разогревали водку, и маленькие, с наперсточек, фарфоровые чарочки. Вскоре на столике появилась мелко нарезанная юкола, залитая рыбьим жиром, куски сохатины в бульоне, обсыпанные ароматной высушенной черемшой.

— Мы пришли к тебе, наш сосед, не как нищие к богатому и не как богатые к нищему, — заговорил наконец об основном Холгитон, принюхиваясь к щекочущему нос запаху черемши. — Мы пришли, как равные к равному. У нас есть то, что мы можем отдать вам, у вас есть то, что мы хотим попросить. Лодка, какая бы она ни была, всегда делается с кочетком, но к ней нужны весла. У нас есть лодка, добрая, хорошая лодка, у вас есть весла, и мы пришли просить эти весла. Мы вам заплатим за них столько, сколько запросите, мы не скупые.