Конец большого дома

Ходжер Григорий Гибивич

— К тебе пробираюсь.

— Ври больше! Бродишь по тайге, су богатства ищешь, знаю я.

— Правда, к тебе шел, — без особого восторга от встречи, косясь на нахохлившегося Баосу, отвечал Американ.

— Я недавно слышал, будто тот, кто найдет гнездо кукушки, станет самым удачливым охотником. Хочу я его найти. А ты не кукушкино гнездо ищешь?

— Нет.

— Ты почему такой невеселый? Не смеешься, как раньше, ничего не рассказываешь, в лицах не показываешь?

— Устал, отдохну, — может, покажу.

Прихлебывая горячий чай, Пиапон расспрашивал Американа, сам рассказывал о своем капкане, потом опять вспомнил про талисман.

— Еще,

говорят, есть маленькая змейка, но она сама приходит, захочет тебя сделать удачливым охотником — к тебе придет, захочет меня — ко мне приползет. Да что я рассказываю, ты же ищешь талисман богатства!

— Ищу и скоро найду, — ответил Американ.

— Кто-то обещал, что ли? — усмехнулся Пиапон.

— Знаю, где найти.

В аонгу вернулись Дяпа, Полокто, Улуска, и сразу стало весело, зимник наполнился табачным дымом, шутками и смехом. Американ уже не косился на лежавшего возле очага Баосу, рассказывал о всяких смешных приключениях, изображая, как что произошло. Охотники держались за животы, ложились в изнеможении, обессилев от смеха. Американ был прежним молодым весельчаком.

В этот вечер охотники легли спать как никогда поздно. Американ лег рядом с Пиапоном.

— Говорят, ты колонка поймал? — спросил Американ.

— Колонок, и вправду колонок, — улыбнулся в темноте Пиапон.

— А из колонка хорошего соболя делают.

— Как делают?

— Пачилаори [52] знаешь что такое?

— Пачилаори? Что-то не слышал.

— Ты завтра рано уходишь?

— А что?

— Хочу тебе показать кое-что.

— Завтра у меня малый круг, я его за полдня прохожу. Могу остаться ненадолго.

52

Пачилаори — ударять (дословно).

Утром Американ проснулся, потому что правый бок его так нагрелся, что он спросонья испугался и начал охлопывать себя руками. Рядом засмеялись охотники.

— Побольше бы возле жены нежился, совсем бы отвык от очага, — смеялся Полокто.

Подкрепившись мясом, выпив два чайника чаю, охотники один за другим ушли, кто проверять самострелы, кто выслеживать соболей, кто побежал по следам кабанов, чтобы заготовить мяса. Остались только Американ с Пиапоном да Ойта, исполнявший обязанности кашевара. Узнав, что Пиапон но скоро собирается уходить из аонги, Ойта оделся, взял силки из конского волоса и, встав на лыжи, убежал в тайгу ставить их на рябчиков. Долго сидели Американ с Пиапоном, коротали время так, как коротают два неразговорчивых напарника в одном зимнике. Американ был задумчив, молчалив, будто вечером израсходовал весь запас веселости, и Пиапон, от рождения неразговорчивый, ждал, что скажет сосед. Наконец рассвело, потом выглянуло желтое зимнее солнце. Американ взял в руки соболя, усмехнулся:

— Будет настоящим.

Он попросил Пиапона найти немного бересты, а сам срезал семь прямых веточек-прутьев. Когда Пиапон поджег бересту, он закоптил все прутья до черноты. Отложив прутья, еще раз внимательно осмотрел шкурку соболя.

— Рыбьим жиром или еловой смолой? — спросил он.

Пиапон не знал, о чем тот спрашивает, и ничего не ответил.

— Можно кончики шерсти смазать рыбьим жиром, — начал объяснять Американ. — А можно еловой смолой, только запомни — еловой, если возьмешь смолу пихты или кедра, то у тебя шкурка голубой или зеленой станет.

— Нет, не надо, Американ, пусть колонком

останется, — запротестовал Пиапон, наконец догадавшись о намерениях приятеля.

— Не бойся, я тебе не испорчу шкурку.

— Ты хочешь сажей зачернить?

— Тебе же лучше, дороже пойдет, больше товаров получишь. Ладно, давай рыбий жир.

Американ осторожно прикасался распушенной шкуркой к ладони с рыбьим жиром так, чтобы кончики ворсинок залоснились от жира. Когда эта часть работы была закончена, он взял соболя за головку и начал стегать по пушистой шкурке закопченными прутьями. Пиапон смотрел на соболя, который на его глазах из рыжего превращался в первосортного черного, и удивленно молчал. Семь закопченных прутьев сделали свое дело — соболь теперь имел свою настоящую цену, которую давали торговцы.

— Ну, как? — удовлетворенный сделанным, несколько бахвалясь, спросил Американ.

— Хорошо, — не скрывая восхищения, ответил Пиапон. — Только я боюсь, сажа может отстать или следы будет оставлять на руке.

— На потри, сам увидишь, отстает или нет. Какой недоверчивый.

Пиапон взял шкурку, мял ее в руке, но сажа не прилипала.

— Ну, как?

— Не отстает.

— Да нет, как, спрашиваю, цвет?

— Цвет самый хороший.

— Вот-вот. Сам задумаешь делать, смотри не пользуйся больше чем семью палочками, иначе шкурка будет с синеватым оттенком, а ты знаешь — таких соболей нет на земле. Запомни, много жиру употреблять тоже нельзя, потому что отлежится шкурка и появятся желтые пятна. Запомни все, Пиапон, да никому другому не говори. Хорошо?

— Сказать-то не скажу, но только это обман.

— Какой обман?

— Просто обман, торговцев обманываем.

— Они тебя больше обманывают.

— Я этого не знаю и их обманывать не хочу. Этого соболя возьму, хоть и стыдно будет его торговцу отдавать.

— Эх, ты, Пиапон, храбрый ты человек, думал, ты меня поймешь. Торговцы нас обманывают, и мы должны их обманывать.

— Кто как хочет, но я не буду обманывать. Этого соболя я возьму, просто интересно, года два-три продержится твоя сажа или нет. Все же ты ловко это придумал…

— Не я придумал. Хитрые охотники давно так перекрашивают всех соболей. Ладно, не хочешь обманывать торговцев — твое дело.

Американ попрощался, запряг в нарту охотничью собаку, впрягся сам и пошел, широко наступая лыжами, под густую хвою древних кедрачей. Собака бежала перед ним по целине, легкая, пушистая, на четырех ногах и проваливалась в рыхлом снегу, а он шел на двух ногах, и мягкие снежинки только скрипели под его тяжестью.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

От аонги Баосы до аонги Холгитона пути — одно солнце, но Баосу ни разу еще не навещали соседи. Между тем сыновья Баосы уже несколько раз ночевали у Холгитона, слушали его длинные, продолжавшиеся по нескольку ночей подряд, сказки. У Холгитона всегда было людно и весело. С наступлением сумерек то с одной стороны, то с другой подходили молчаливые охотники, вваливались в аонгу, с жадностью проглатывали несколько кружек чаю, курили, и их сразу покидала сидевшая на плечах, как хищница-рысь, усталость. Холгитон сам возвращался усталый, еле передвигая ноги, входил в зимник, ему, как и своему отцу, помогал снимать обувь самый младший в аонге Чэмче. Чэмче подавал ему горячий чай, еду, он это обязан был делать, как самый младший. Но если оказывались рядом рано прибежавшие молодые любители сказок, то Чэмче отдыхал — молодежь ухаживала за Холгитоном, как за своим дедом.