Конец игры
Шрифт:
Бункер, о котором говорил лесник, обнаружился на задах усадьбы, ближе к лесу, и дух оттуда шёл такой, что сомневаться в содержимом не приходилось. В бетонном помещении, напоминавшем разорённую химическую лабораторию, лежали вповалку два застреленных солдатика. Должно, пристрелили их где-то в другом месте, а сюда уже сволокли, чтобы скрыть. Кровь обнаружилась на снегу у входа в усадьбу. Там, стало быть, всё и произошло.
В другой комнате, отделённой толстой дверью броневой стали с круглым застеклённым окном, всё выглядело куда занятнее, мгновенно напомнив сатанинский ритуал, прерванный Штольманом на Разъезжей 5 в начале прошлой недели. Антон Андреевич до сих пор содрогался, вспоминая ту ночь и свою пробежку
Штольман велел искать человека, заправлявшего этим шабашем, но в ту ночь его так и не нашли, а потом и вовсе искать бросили, ошалев от навалившихся несчастий: убийства князя, прибытия Увакова, обвинения Штольмана и всего, что было после.
Надо полагать, теперь у ног Антона Андреевича лежал тот самый пропавший Магистр: сумрачный, худой, бородатый, раздетый до пояса и явно отправлявший какой-то ритуал. На полу бункера была начертана кровью пентаграмма, в центре которой распростёрлось женское тело. Горло у женщины, опять же, перерезано. А вот с самим Магистром всё было не так просто. Пуля пробила ему живот, но кто-то всё же попытался его спасти, перевязав рану обрывками дамской нижней юбки. А поскольку юбки на покойнице были целы, выходило, что в бункере на момент убийства была еще одна дама. И Антон Андреевич полагал, что знает, какая именно. На импровизированном ложе в углу обнаружилась поразительно знакомая перчатка - из той пары, что Коробейников частенько собирал в кабинете, когда Анна Викторовна, ворвавшись с известием, расшвыривала их во все стороны. Доктор Милц также её заметил, но не сказал ни слова, когда Коробейников торопливо поднял её и спрятал под пальто. Интересно, а что сказал бы Штольман?
Если перчатка принадлежала той, о ком Антон подумал, то пуля, убившая Магистра, вероятнее всего, была выпущена из того револьвера, что полтора года провёл в его собственном кармане, а потом вежливо, но непреклонно упёрся ему в подбородок в ночь лихого побега Штольмана из-под стражи. Доктор потом пулю извлечёт, пока же Антон Андреевич мучительно соображал, должен ли он скрыть и эту улику?
Внезапный приезд из Петербурга начальника охранной службы Его Императорского Величества всех схваченных Уваковым от ареста избавил, но ордер на Якова Платоновича, то ли в спешке, то ли по забывчивости, так и не отменили. И если бы Антону посчастливилось-таки найти пропавшего начальника, получалось, что он должен водворить его в ту самую клетку, из которой при его молчаливом согласии Штольман утёк накануне своего окончательного уже исчезновения.
И вот как теперь быть? Последовать народной мудрости «Закон, что дышло – куда поворотил, туда и вышло»? Так ли поступил бы сам Яков Платонович? Яков Платонович, который всегда неподдельно бесился при малейшем намёке на продажность полиции. Не то чтоб сам он был свят: согласился же отпустить куафёра-отравителя в обмен на противоядие для Анны Викторовны. А потом ещё и поручика Шумского – убийцу куафёра – прикрыл, объявив дело нераскрытым. Сам-то Антон Андреевич дело полагал более чем прозрачным, но начальник решил не давать ему хода. При всех своих принципах.
Но ведь тут дело было в Анне Викторовне. Замечено, что лишь две темы могли гарантированно вывести хладнокровного Штольмана из себя: пятна на репутации полицейского и разговор об Анне Викторовне с духами. Про Анну Викторовну без духов –
Обо всём происшедшем в бункере Анна Викторовна могла бы поведать и без помощи духов. В этом Коробейников был почти уверен. И даже радовался, что нашёл достойный повод для визита в дом Мироновых. Пока же предстояло осмотреть место преступления полностью.
– Что у нас тут, Александр Францевич?
Доктор Милц тяжело поднялся с колен, заканчивая осмотр, и не удержался – прикрыл нос платком.
– Судя по состоянию тел, убиты они дней пять-шесть тому назад. Точнее затруднюсь пока.
Антон кивнул, мысленно соглашаясь. Сроки сходились.
Пока городовые сносили покойников из бункера в возок, егерь повёл Коробейникова в лес, где нашёл остальные тела. Но вперед остановились читать следы на дороге. По всему выходило, что возок, ехавший от усадьбы, окружили и обстреляли в лесу. От дороги к оврагу по крепкому насту волокли три тела. Следы крови отчётливо читались, благо, снегопада не было уже несколько дней. Кажется, в последний миг кто-то из осаждаемых всё же спрыгнул с возка и попытался уйти пешим, но завяз в сугробе. Там его пуля и настигла. Следы четвёртого покойника отыскались за деревом шагах в пяти. Кровь растопила снег и застыла, смешавшись с щепьем, летевшим от побитого пулями ствола. Судя по диспозиции, четвертым застреленным был один из нападавших.
Тела в овраге были трачены вороньём и волками. Как предположил доктор Милц, погибли они, вероятно, в ту же ночь, что и те – в бункере. Не было оснований с ним не согласиться. Из оврага к усадьбе вели следы одного человека. Кто был тем человеком? Магистр? Или кто-то еще?
Двое покойников ожидаемо были солдатами из гарнизона. Третий, совсем молодой, с дыркой во лбу, облачён был в длиннополую чёрную накидку с алым подбоем, на манер той, которую добыл Штольман в доме Стрелка. Четвёртый – человек немолодой и рыхлый, с обширной лысиной, едва обрамлённой рыжеватыми волосами, и в очках, каким-то чудом не слетевших с носа, когда труп тащили к оврагу.
– Англичанин, - коротко сказал Ермолай. – Его солдаты охраняли. А кто-то окружил и пострелял, значит.
– Адепты, - вспомнил Коробейников слово, каким Анна Викторовна именовала сумасшедших приверженцев Магистра.
– Эти вот, что ли? – лесник ковырнул сапогом покойника в чёрном плаще.
– Они. Поклонники Люцифера. И откуда напасть такая взялась в нашем Затонске?
Впрочем, за последнее время в Затонске много чего странного взялось. От вопросов у Антона Андреевича пухла голова. И на какие из этих вопросов может дать ответ Анна Викторовна? Надо бы задать их ей самой.
========== Сочельник. Дудочка Серафима ==========
Теперь она знала, что такое пустота. Прежде все вокруг боялись пустоты, а она и не ведала, что это такое. Боялся убиенный драматург Гребнев, так много слов написавший о пустоте в том – так и не дослушанном - монологе. Боялся сам Штольман. С какой страстью он тогда произнёс: «Без Вас моя жизнь была бы пустой!» Он сказал много больше, чем она тогда была способна понять, ей же в тот миг запомнилось только одно: он назвал её «Аня». И почему она всё время ждала от него чего-то такого, что говорят все? Штольман никогда не был «все» - он был единственный и неповторимый, и его признания тоже были совсем не о том.