Конец осиного гнезда. Это было под Ровно(изд.1970)
Шрифт:
Когда солнце показалось над вершинами осин,я решился: снял с себя влажную одежду и бросился в темно-зеленую воду. Сразу стало теплее.
Парашют дался мне с большим трудом. Я долго барахтался в болоте, пока наконец не выволок его на сушу.
Я спрятал парашют под трухлявый пень, уселся на солнышко и принялся развязывать вещевой мешок. Вытряхнув на землю его содержимое, я грустно покачал головой:все пропало! Сахар,соль, шоколад, табак, сухари– все превратилось в месиво, облепившее белье. Единственное, что было годно к употреблению,– это две банки рыбных консервов и десяток папирос, хранившихся
Я решил поесть. Но перочинный нож, уже второй за войну, подаренный мне Костей Воронковым, видимо, выпал из кармана при прыжке. Я пустил в ход все, что можно: поясную пряжку с острым штырем, пряжки от парашютных лямок, острые сучки– и кое-как, изодрав в кровь пальцы, исковеркав банку, добрался до консервов.
Солнце пригревало все сильнее. Я не стал дожидаться, пока моя одежда высохнет, и оделся. Я был уверен, что на мне она просохнет быстрее.
Спрятав в заплечный мешок оставшуюся единственную банку консервов,флягу со спиртом и пару белья, я решил, не углубляясь в лес, обойти вокруг болота. Мне казалось, что где-то на этом маршруте я натолкнусь на друзей, а если и не на них, то на следы костров, которые они жгли. По моим расчетам, сигнальные костры отстояли от болота недалеко, я лишь не знал, в какой стороне. А что друзья, разыскивая меня, так или иначе возвратятся к месту, где раскладывали костры, я ни на минуту не сомневался.
Я закурил, двинулся в путь и, ощутив во рту неприятную горечь, бросил папиросу.Это был верный,знакомый признак:при малейшем повышении температуры я не мог курить.
Пройдя немного,я почувствовал, что во рту пересохло, руки стали влажными, а на лбу выступила испарина. Обеспокоенный, я прибавил шагу.
Осиновый лес, окружавший болото, был угрюм и мрачен. Лишь кое-где проглядывали атласно-белые стволы берез. Воздух здесь был сырой, полный испарений, затхлый.
Я обошел часть болота, вдававшуюся острым клином в лес, и ощутил неимоверную усталость. Все тело горело, суставы ныли, в ушах стоял звон.
Пройдя с километр,я вышел наконец на небольшую, поросшую сочной травой и папоротником полянку. Меня мутило и покачивало от усталости. Надо было передохнуть. Положив на траву свернутый вещевой мешок, я прилег, и перед глазами поплыли круги – белые, желтые, синие.
Мне казалось, что стоит только закрыть глаза, уснуть, и я больше не поднимусь. Чудилось, что я уже утратил ясность сознания и воспринимаю окружающее сквозь какой-то горячечный туман. Я решил проверить себя,приподнялся, сел и посмотрел на стену леса.Нет,сознание мое еще не помутилось: я отличил березу от ели, ель от сосны, сосну от жидкой осины.
Над моей головой промчалось что-то, со свистом рассекая воздух. Я быстро повернулся и увидел стаю уток, удалявшуюся «уголком».
Я прислушался к лесным звукам: что-то трещит.Конечно, это коростель,а вот –перестук дятла.Я различил «позывные» кукушки, квохтанье дрозда, заливчатый
Но жар усиливался. Для того чтобы в этом убедиться, мне не надо было градусника.
Я вновь прилег, уставившись глазами в безмятежно спокойное и чистое небо, какое бывает в эту пору лета.
Вокруг меня недружно, вразнобой и монотонно стрекотали кузнечики, над головой неприятно гудел мохнатый шмель. Когда я прищуривал глаза, шмель превращался в самолет, круживший надо мной низко-низко.
«Надо уснуть. Усни! – подсказывал мне внутренний голос.– Ведь ты не спал ни в прошлую, ни в позапрошлую ночь. Усни, и тебе сразу станет легче».
Я внял этому голосу, закрыл глаза, и на меня сразу навалились какие-то огромные мягкие глыбы. Одна, другая, третья… Стало трудно дышать. Но нет, сдаваться нельзя!Если болезнь меня одолеет, свалит с ног здесь, в лесу,– я, конечно, погибну. И кто знает, отыщут ли даже мое тело.
Я встал и, шатаясь, побрел обратно к болоту. Может, там ищет меня Криворученко?
Я брел, словно опоенный ядом, неровной, шаткой походкой.
Вдруг передо мной открылась новая поляна. Где же болото? Я остановился, пораженный:значит, заблудился, шел не в ту сторону… Меня охватило отчаяние, я хотел крикнуть и, если память мне не изменяет, кажется, крикнул, но звука своего голоса не услышал.
Вдруг перед моим горячечным взором возникла дряхлая-предряхлая избенка. Я впился в нее глазами. Завешанная прозрачной дымкой тумана, она стояла на самом конце поляны, точно выхваченная из сказки, похожая на театральную декорацию.
Качаясь, я двинулся к избушке. Но не дошел до нее, упал.
А сознание твердило: «Нет, нет… Только не здесь… Вставай! Иди!»
До избушки оставалось каких-нибудь полсотни шагов.Собственно, это была не избушка,а полусгнивший, покосившийся сруб,с провалившейся кровлей, обросший мхом, точно плющом.
Я полз, тяжело дыша, по поросшей голубикой поляне и видел только сруб – и ничего больше.Дверей в нем не было,вместо них зияла черная квадратная дыра. Возле сруба заметил маленький островок широкоперой ржи-падалицы, бог весть кем и когда занесенной сюда.
Я перелез через трухлявый порог и вытянулся на неровном,устланном горбылем полу.Так ничком,не шелохнувшись, я пролежал несколько минут. Потом перевернулся на спину и уставился глазами в черный, прокопченный потолок. Бугристый, весь в трещинах и дырах, он угрожающе нависал надо мной. Я смотрел, не мигая, боясь сомкнуть, веки; слезы бежали из глаз, катились по щекам, и я не смахивал их. Все стало безразлично. Слух автоматически уловил кваканье лягушек, и я подумал, что где-то близко вода, возможно – болото. Это была последняя мысль. Сознание оборвалось.
Я очнулся в полдень,на открытом воздухе. Я лежал на земле,между березами, осыпанный солнечными брызгами. Наверху с легким шелестом трепетали листья.
Где я? Куда попал?
Опустив глаза, я увидел большое болото и опушку леса за ним.
Лежал я на ворохе душистой хвои,застланной сверху сухим сеном.Подо мной и на мне были серые немецкие шинели. Один вид их заставил меня вздрогнуть и вызвал вереницу страшных догадок.