Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
Струков проследил за ее взглядом и гневно приказал Сукрышеву:
— А ну, влазь на крышу и сорви эту большевистскую тряпку!
— Дело сделано, — доложил он Громову, войдя в дом Тренева.
Громов долго не отвечал. Потом вдруг обратился к Треневу:
— Ну как — нырять будем?
Тренев вскинул голову, но Громов тут же принялся его успокаивать:
— Ну хорошо, хорошо! Я пошутил… — Он встал и торжественно произнес: — Господа! Прошу всем налить по полной и выпить за победу! Агриппина
В здание бывшего ревкома прибежал милиционер Кожура и сообщил:
— Баба беснуется! Просит выпустить или доставить туда же раненого Булата, ейного мужика.
— Где тело? — спросил Громов.
— В угольном сарае у Тренева, — ответил Струков.
— Оттащите на Казачку, на лед. А ей скажите, что пытался бежать и тут его застрелили.
— Иннокентий Михайлович! Почему только его одного? Всех надо при попытке к бегству, всех до единого! — горячо, брызгая слюной, заговорил Струков.
— Не будь таким жестоким, Струков! Ну зачем так? — почти плачущим голосом ответил Громов. — Женщину хоть пожалей.
Струков удивленно посмотрел на Громова, пошмыгал носом.
— Ну, бабу-то можно оставить, уж ладно, — согласился он.
Милюнэ совсем обезумела. Ее держали товарищи, но стоило им чуть ослабить усилия, как она вырывалась, подбегала к двери и начинала биться о дверь, крича при этом:
— Где мой Булат? Отдайте мне моего Булата! — Она падала, снова цеплялась, билась о дверь.
— Послушайте! — крикнул наконец выведенный из себя Мандриков. — Если вы не позовете кого-нибудь из вашего начальства, мы разобьем окна!
— Приказано стрелять в таком случае! — невозмутимо ответил милиционер Кожура. — И вообще не мешайте мне сполнять мои служебные обязанности.
То ли угроза подействовала, то ли самому начальству и впрямь понадобилось прийти сюда, но на переломе дня, когда снова начало темнеть, в дом пришел Струков.
Не дав ему открыть рта, Мандриков потребовал:
— Среди нас больная женщина. У нее законное право знать о судьбе своего мужа!
Струков слушал, и насмешливая улыбка кривила его потрескавшиеся губы.
— Вас сегодня переведут в тюрьму, — медленно ответил он. — Женщину велено помиловать, в смысле того, что она останется в доме…
— А где Булатов?
— Вы скоро с ним воссоединитесь, — загадочно ответил Струков.
Распахнулась дверь в комнату, впустив облако морозного воздуха. Все жадно стали глотать воздух — в тесной запертой комнате было душно.
— Выходить по одному! — послышался приказ. — Идти с поднятыми руками! Расстояние друг от друга — пять шагов! Не скопляться! Баба остается здесь!
Все по очереди
— Увидишь Булата, скажи: я его жду! Пусть за меня не волнуется, пусть бережет себя. Помогите ему — он ведь ранен.
Первым вышел Мандриков.
Яркая луна висела в чистом небе Анадыря.
Растянутая цепь миновала церковь и ступила на лед реки Казачки. Позади на довольно приличном расстоянии шли конвойные.
Послышалась какая-то неясная команда, и Мандриков оглянулся. Конвойные разбегались. И в ту же минуту он вместе со звуками выстрела ощутил горячий удар и упал.
Мандриков нашел в себе силы крикнуть:
— Трусы вы! Расстреливаете, а показаться боитесь!
На белом снегу при лунном свете он был хорошей мишенью.
Он упал опять и больше не поднялся.
Из ближайшего дома вышел Струков. Начальник колчаковской милиции медленно, с некоторой опаской подошел к лежащим телам ревкомовцев и носком торбаса тронул каждое тело.
— Вон там, чуть выше лежит их товарищ. Оттащите трупы и сложите их вместе, — обратился он к конвойным.
Повернулся и тяжелой походкой направился к дому Тренева.
Он распахнул ногой дверь.
Играл граммофон. В табачном дыму виднелись неясные лица, бледные, с лихорадочно блестевшими глазами.
— Господа! — крикнул с порога. — Все! Конец ревкому!
Захмелевшая, какая-то отчаянно веселая, Агриппина Зиновьевна поднесла ему большую рюмку, поцеловала и, взмахнув рукой, закричала:
— Ура нашему герою! Ура избавителю!
Через пять дней с верховий показались нарты — это возвращались Берзин, Мальсагов и Галицкий.
Дозорный прибежал в уездное правление и сообщил об этом.
Всех троих схватили, как только нарты достигли берега, и в тот же вечер расстреляли.
Милиционер Кожура, стороживший Милюнэ, доложил начальству:
— Кажись, баба рехнулась!..
— Откуда ты знаешь?
— Пищу не берет, воет диким голосом, — объяснил Кожура.
Струков посмотрел на Громова.
Тот устало махнул рукой;
— Да выпусти ее. Пусть идет куда хочет…
Милюнэ поначалу не поняла, что ее выпускают.
А когда вышла, от слабости повалилась прямо на крыльцо. Милиционер Кожура помог ей встать и легонько толкнул в спину:
— Топай домой! Топай!
Сквозь затуманенное сознание пронзительно светилась одна мысль: где Булат? что с ним?
Она дошла до дома Тренева. На стене под клочьями изодранного воззвания по-прежнему темнело на снегу кровавое пятно. Что вело Милюнэ? Какие силы подсказали дорогу? Но она шла прямо туда, где на льду тундровой реки Казачки лежали расстрелянные.