Конец. Начало
Шрифт:
Мы ели и пили, говорили о разном, не замечая времени. И когда солнце коснулось горизонта, все вместе запели хорошо нам известную песню. Так странно это было. Два разных мира — кочевники и городские. Но как мы были похожи в этот момент.
Наверное, о том же подумал и Митрич. Он как-то вдруг погрустнел, разглядывая опустевшую рюмку, и внезапно протянул «Чёрный ворон, что ж ты вьёшься…». Этот мотив подхватили немногие, но я был одним из них. Я понял, что хотел сказать старик и на что
Уже в сумерках начались танцы. Три седых старика притащили балалайки. Я не знал, что это за треугольные штуки, но один из кочевников мне объяснил. А на вопрос, чем их не устраивают электронные носители, он сказал, что в них души нет.
В пляс пустились и женщины, которых я до сих пор поблизости не замечал, и мужчины, сидевшие за столом. Курносовы, само собой, не смогли удержаться. Даже Лу, заметно окосевший, и тот пытался что-то изобразить.
Только я и Митрич остались сидеть, не поддавшись азарту музыки.
— Вы, молодые, хорошие ребята, да только дурные все, — произнёс старый кочевник ни с того ни с сего, словно продолжив размышления вслух.
— Это почему это? — спросил я заплетающимся языком.
Митрич нацедил ещё по рюмке и только потом пояснил:
— А ты сам посмотри, до чего страну довели. Всe в руинах, государства и нет почти. Ты хоть помнишь, кто нынче президент? Кому за всe это отвечать-то? Вот при Ковалёве такого не было. Последний был хороший мужик, да и того прибыли.
Он говорил про предпоследнего президента Российской Федерации. Тот правил ещё до моего рождения и в школьных учебниках остался жутким тираном и фанатичным консерватором. Наверное, любил консервы и питался одной тушёнкой. Ещё писали, что он погиб во время визита на оружейный завод, когда на одном из станков случайно и поразительно точно выстрелил новенький незаряженный пистолет. В любом случае, я был невероятно далёк и от истории, и от политики, о чём и заявил:
— Какая разница? Уже той страны нет и никогда не будет.
— Нет, потому что такие, как вы, к власти пришли. Мне ещё прадед рассказывал, как у него на глазах страна чуть совсем не ёкнулась. Но тогда хоть противник был. А вы чего? Сами всё поломали. Просто так.
— Я ничего не ломал… — попытался парировать я.
Но старика уже несло:
— Это ж надо такое! Конгломерациями им, оказывается, проще управлять. А людей спросить забыли? Реформаторы хреновы. Понаприглашали всяких помошничков американских, которых на родине уже видеть не могли, и вот вам, пожалуйста.
— Я даже не понимаю, о чём ты вообще говоришь?
— А всё о том же. В восьмидесятых Америка рассыпаться начала, а вам вдруг, прогрессивным идиотам, показалось, что хорошо бы их систему
— В Америке, если ты не слышал, сейчас коми у власти. Ты этого, что ли, хочешь?
— А по мне уж лучше коми, чем так. Я в вашем городе был разок, поосмотрелся вдоволь. И что? Не наши вы, чужие. Нет в вас ни души, ни разума. Суетитесь ради лишнего рублика, друг друга заживо заморить готовы. Даже дружить вы умеете только ради выгоды, — меня слегка коробило, с какой лёгкостью делил он всех на «они» и «мы». Казалось, люди из Моссити, до которого было рукой подать, Митричу были не ближе, чем какие-нибудь американцы или австралийцы. Наконец старик замолчал, задумался, разглядывая свои мозолистые руки, и тихо заключил: — Нет больше России. Кончилась.
— Рассеи? — не понял я слова, которое слышал в последний раз лет двадцать назад. Грозное слово, могучее. В нём была какая-то сила, которую стыдливо прятали за насмешливым «Рассея». Ирония, ставшая привычкой.
— Да ну тебя, всё равно тебе ничего не докажешь. Давай лучше выпьем за встречу.
Митрич был прав. Я действительно так и не уловил смысла всего им сказанного. Может, он просто выговориться хотел, а алкоголь развязал язык. В любом случае, его желанию сменить тему я обрадовался и быстро согласился, пока старик не передумал:
— В четвёртый раз? Это можно.
Глава 10
Я выпил ещё стакан и понял, что больше сидеть в стороне мочи нет. Ноги всё охотнее отбивали ритм музыки и в конце концов, сами вынесли меня в самую гущу танца. Рассудок помутился сразу, как только я встал, и всё, что происходило дальше, стало отрывистыми и очень стыдными воспоминаниями. Я к кому-то приставал, гдето падал, потом меня кто-то поднимал, наливал и всё по новой, пока голова не отключилась вовсе.
А проснулся я с утра без особой головной боли, но с совершенно пересохшим горлом. Осмотрелся, тщетно пытаясь понять, где нахожусь. Какая-то тёмная комната, вместо кровати раскладушка, а вместо окна — щели в заколоченных рамах, через которые тонкими лучами пробивался утренний свет.
Кроме меня здесь лежало ещё три человека. Им не досталось даже раскладушки, так что расположились они на куче тряпья. По храпу я распознал в них Курносовых. Хорошенькое трио у них получалось, забористое, аж пол подрагивал. Удивительно, что я вообще смог спать рядом с таким оркестром.