Конформист

Моравиа Альберто

Анонимное письмо лежало на скатерти, рядом с тарелкой матери Джулии. Вошла девочка-служанка, держа в руках большое блюдо, полное макарон с соусом и сыром. Марчелло вонзил вилку в красный промасленный клубок, взял небольшую порцию спагетти и положил себе на тарелку. Сразу же обе женщины запротестовали:

— Почему так мало? Ты останешься голодным… возьми еще.

Синьора Джинами прибавила:

— Вы работаете, вам надо питаться как следует.

Джулия тут же порывисто взяла с блюда еще макарон и положила их на тарелку

жениху.

Я не голоден, — сказал Марчелло голосом, который показался ему странно приглушенным и встревоженным.

Аппетит приходит во время еды, — ответила Джулия, с увлечением накладывая себе спагетти.

Служанка вышла, унося с собой почти пустое блюдо, и мать сразу же сказала:

Я не хотела его показывать… думала, не стоит… В каком, однако, мире мы живем!

Марчелло промолчал, склонился над тарелкой и набил рот спагетти. Он все еще боялся, что письмо касалось Лино, хотя умом понимал, что это невозможно. Но страх был неудержим, он был сильнее всякого разумного объяснения. Джулия спросила:

— В конце концов, можно узнать, о чем идет речь?

Прежде всего, — ответила мать, — я хочу сказать Марчелло, что, если бы в этом письме были понаписаны вещи в тысячу раз хуже, он должен быть уверен, что мои чувства к нему останутся неизменными. Марчелло, вы для меня как сын, а вы знаете, что любовь матери к сыну сильнее всякой клеветы.

Глаза у нее вдруг налились слезами, она повторила:

Как настоящий сын, — потом схватила руку Марчелло, поднесла ее к сердцу, прибавив: — Дорогой Марчелло.

Не зная, что делать, что сказать, Марчелло сидел молча и неподвижно, дожидаясь, пока закончится излияние чувств.

Синьора Джинами растроганно посмотрела на него и добавила:

— Вы должны простить такую старуха, как я, Марчелло.

Мама, что за глупости, ты вовсе не стара! — воскликнула Джулия, которая настолько привыкла к материнским сантиментам, что не придавала им значения и не удивлялась.

— Нет, я старуха, мне недолго осталось жить, — ответила синьора Делия. Тема неминуемой смерти была одной из ее любимых, вероятно, потому, что она не только возбуждалась сама, но и полагала, что вместе с ней волнуются и другие. — Я скоро умру, и между тем я так довольна, так довольна, что оставляю мою дочь такому хорошему человеку, как вы, Марчелло.

Марчелло, руку которого синьора Делия прижимала к сердцу, вынужден был принять весьма неудобную позу, нагнувшись над тарелкой со спагетти. Он не смог сдержать легкого движения нетерпения, не ускользнувшего от пожилой женщины. Правда, она приняла его за протест против чрезмерных похвал.

Да, — повторила она, — вы такой хороший, такой добрый… Иногда я говорю Джулии: тебе повезло, что ты встретила такого хорошего молодого человека… Я прекрасно знаю, Марчелло, что доброта нынче не в моде, но позвольте сказать человеку, который много старше вас: в мире важна только доброта… а вы, к счастью, такой добрый, такой хороший.

Марчелло нахмурился и ничего не сказал.

Дай ему поесть, бедняжке! — воскликнула Джулия. —

Разве ты не видишь, что пачкаешь ему рукав соусом?

Синьора Джинами выпустила руку Марчелло и, взяв письмо, сказала:

Письмо напечатано на машинке и послано из Рима… не удивлюсь, Марчелло, если его написал кто-нибудь из ваших коллег по службе.

— Ну, мама, на сей-то раз можно узнать, что там написано?

Вот оно, — сказала мать, протягивая дочери письмо, — прочти его, только не вслух… там мерзости, которые мне неприятно слушать… а когда прочтешь, отдай его Марчелло.

Не без тревоги Марчелло следил за тем, как невеста читала письмо. Потом, презрительно скривив рот, Джулия произнесла: "Какая гадость" — и протянула листок Марчелло. В письме, напечатанном на веленевой бумаге, было всего несколько строк, лента на машинке была совсем бледная. "Синьора, позволяя своей дочери выйти замуж за доктора Клеричи, вы совершаете не просто ошибку, вы совершаете преступление. Отец доктора Клеричи в течение многих лет содержится в психиатрической лечебнице, ибо одержим сумасшествием сифилитического происхождения, а, как вам известно, эта болезнь — наследственная. Еще есть время: помешайте свадьбе. Друг".

"Так, и это все", — подумал Марчелло, почти разочарованный. Ему показалось, что разочарование было сильнее облегчения: он словно надеялся, что кто-то еще узнает о трагедии, случившейся с ним в детстве, и отчасти избавит его от бремени знания. Тем не менее его поразила фраза: "Как вам известно, эта болезнь — наследственная". Он прекрасно знал, что причиной отцовского безумия был вовсе не сифилис и что не было ни малейшей опасности, что однажды он, подобно отцу, сойдет с ума. И все же ему показалось, что эта фраза со злобной угрозой указывала на безумие иного рода, которое как раз могло оказаться наследственным. Марчелло тут же отбросил эту, едва промелькнувшую, мысль. Он вернул письмо матери Джулии, сказав спокойно: "Там нет и крупицы правды".

— Да я знаю, что там все ложь, — ответила добрая женщина почти оскорбленно. Помолчав, она добавила: — Я знаю только, что моя дочь выходит замуж за хорошего, умного, честного, серьезного человека… и к тому же красивого, — заключила она с некоторым кокетством.

Прежде всего красивого, ты можешь сказать об этом громко, — подтвердила Джулия, — поэтому тот, кто написал письмо, гнусно намекает, что Марчелло — неполноценный… Видя, что Марчелло так красив, он и допустить не может, чтоб тут не было какой-нибудь червоточины… идиот!

"Кто знает, что бы они сказали, — невольно подумал Марчелло, — если бы узнали, что в тринадцать лет у меня почти что была любовная связь с мужчиной и что я убил его". Он заметил, что, как только прошел страх, вызванный письмом, им овладели обычные меланхолия и апатия, вернулось созерцательное настроение. "Возможно, — снова подумал он, глядя на невесту и синьору Джинами, — им бы от этого не стало ни холодно ни жарко, нормальные люди — толстокожи". И он понял, что завидует обеим женщинам, их "толстокожести".