Конформист
Шрифт:
Марчелло замедлил шаг, чтобы не слышать их. Он увидел, как они дошли до конца коридора, свернули за угол и исчезли, продолжая болтать. Он остановился, в руке у него по-прежнему был листок бумаги, на котором отец написал свое объявление войны. Поколебавшись, Марчелло вынул из кармана бумажник и положил туда листок. Затем прибавил шаг и догнал врача и мать на первом этаже.
Ну… до свидания, профессор, — говорила мать. — До чего мне его жаль… неужели нет никакого способа, чтобы вылечить его?
Наука пока бессильна, — ответил профессор без всякой торжественности, машинально повторяя затасканную формулу.
— До свидания,
Они прошли по гравиевой дорожке, вышли на улицу, направились к машине. Альбери был на месте, стоя возле открытой дверцы с фуражкой в руках. Не говоря ни слова, они сели в машину, и автомобиль тронулся с места. Марчелло какое-то время молчал, потом обратился к матери:
— Мама, я хотел бы задать тебе один вопрос… думаю, я могу говорить с тобой откровенно, да?
— Какой вопрос? — рассеянно сказала мать, прихорашиваясь перед зеркальцем пудреницы.
Тот, кого я называю моим отцом и кого мы только что навестили, действительно мой отец?
Мать рассмеялась:
Право слово, иногда ты в самом деле бываешь таким странным. А почему он не должен быть твоим отцом?
Мама, у тебя уже были тогда… — Марчелло помялся, но потом договорил: — Любовники… такое могло случиться.
О, как раз ничего такого не могло бы случиться, — сказала мать спокойно и цинично. — Когда я в первый раз решилась обмануть твоего отца, тебе уже было два года. Самое любопытное, — добавила она, — что именно на этой мысли, что ты — сын другого, твой отец и помешался, он вбил себе в голову, что ты не его ребенок, и знаешь, что он однажды сделал? Взял нашу с тобой фотографию, ты на ней еще совсем маленький…
— И проколол нам обоим глаза, — закончил Марчелло.
А, ты об этом знал? — слегка удивившись, сказала мать. — Так вот, это и было началом его безумия, он был одержим мыслью, что ты сын одного человека, с которым я когда-то встречалась… не стоит говорить, что это было сплошь его воображение. Ты — его сын… достаточно взглянуть на тебя…
На самом деле я больше похож на тебя, чем на него, — не удержался и возразил Марчелло.
На нас обоих, — отпарировала мать. Положив пудреницу в сумку, она добавила: — Я уже тебе говорила: во всяком случае, вы оба одержимы политикой — правда, он как сумасшедший, а ты, слава богу, как человек нормальный.
Марчелло ничего не сказал и отвернулся к окну. Мысль о том, что он похож на отца, была ему крайне неприятна. Семейные отношения, построенные на узах крови и плоти, всегда внушали ему отвращение как основанные на чем-то порочном и несправедливом. Но сходство, о котором говорила мать, не просто было ему противно, оно втайне пугало его. Какая связь могла существовать между безумием отца и самой потаенной сущностью Марчелло? Он вспомнил фразу, прочитанную на листке: "Кровопролитие и печаль", и мысленно вздрогнул. Печаль приросла к нему словно вторая кожа, более чувствительная, чем настоящая; что же касается кровопролития…
Машина ехала теперь по центральным улицам города в обманчивом голубоватом свете сумерек. Марчелло обратился к матери:
— Я выйду здесь, — и нагнулся, чтобы постучать в стекло и предупредить Альбери.
Мать сказала:
— Значит, я увижу тебя по возвращении из Парижа, — тем самым дав понять, что не придет на свадьбу, и он был благодарен ей за сдержанность: легкость и цинизм годились хотя бы на это.
Он вышел из машины, с силой захлопнул дверцу и растворился в толпе.
ЧАСТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Едва только поезд тронулся, Марчелло отошел от окна, из которого выглядывал, разговаривая с тещей, а точнее, слушал ее болтовню, и вернулся в купе. Джулия, напротив, осталась у окна: из купе Марчелло видел, как она высовывалась наружу, размахивая носовым платком в тревожном порыве, придававшем патетичность этому обычно столь банальному жесту. Разумеется, подумал он, Джулия продолжала бы размахивать платком до тех пор, пока ей казалось бы, что она видит на перроне фигуру матери. А когда мать скрылась бы из виду, для Джулии это означало бы окончательный разрыв с девической жизнью. Отправлявшийся поезд и остающаяся на перроне мать придавали этому разрыву, одновременно желанному и внушавшему страх, болезненно конкретную форму. Марчелло еще раз поглядел на высунувшуюся в окно жену, одетую в светлый костюм, который при каждом движении руки топорщился на ее рельефных формах, затем откинулся на подушки и закрыл глаза. Когда через несколько минут он снова открыл их, жены в коридоре уже не было, а поезд мчался по открытой местности: высохшая равнина без единого деревца, уже укутанная в сумеречную полутень, простиралась под зеленым небом. Время от между которыми тянулись долины, и странным казалось, что там не было ни домов, ни людей. Видневшиеся кое-где на вершинах холмов кирпичные развалины усиливали ощущение одиночества. Пейзаж успокаивал, приглашая к размышлению и игре фантазии. Тем временем у края равнины, на горизонте, взошла луна, круглая, кроваво-красная, справа от нее сверкала белая звезда.
Жена исчезла, и Марчелло захотелось, чтобы еще какое-то время она не появлялась: ему хотелось подумать и в последний раз побыть одному. Он мысленно возвращался к тому, что делал в последние дни, и, вспоминая об этом, испытывал законное и глубокое удовлетворение. Он подумал, что единственная возможность изменить свою жизнь и себя самого состояла в том, чтобы действовать, двигаться во времени и пространстве. Обычно ему особенно нравились те вещи, которые укрепляли его связь с миром нормальным, обычным, предсказуемым. Он вспомнил утро свадьбы: Джулия в подвенечном платье, радостно бегавшая из комнаты в комнату, шурша шелком; он, входящий в лифт с букетиком ландышей в руке, затянутой в перчатку; теща, которая, едва он вошел, рыдая, бросилась ему в объятия; Джулия, затащившая его за дверцу шкафа, чтобы целовать в свое удовольствие; прибытие свидетелей — двух друзей Джулии, медика и адвоката, и двух его приятелей из министерства; отправление из дома в церковь, в то время как люди смотрели на церемонию из окон и с тротуара; отъезд на трех машинах: в первой — он с Джулией, во второй — свидетели, в третьей — теща и две ее подруги. Но тут случилось странное происшествие: у светофора автомобиль остановился, кто-то показался в окне: красная бородатая физиономия, лысый лоб, здоровенный нос. Это был нищий, но вместо того, чтобы попросить милостыню, он сказал хриплым голосом:
Дадите мне конфету, новобрачные? — и протянул руку внутрь машины.
Внезапно появившееся в окне лицо, бесцеремонно протянутая к Джулии рука разозлили Марчелло, который, возможно, с излишней суровостью ответил:
Ступай прочь, никаких конфет!
После чего нищий, видимо пьяный, гаркнул во все горло:
Будь ты проклят! — и исчез.
Испуганная Джулия прижалась к Марчелло и прошептала:
Он принесет нам несчастье!
Но Марчелло, пожав плечами, ответил: