Конгрегация. Гексалогия

Попова Надежда Александровна

– А побег с допроса? Это одно лучше всяких улик и подозрений, это само по себе улика из улик; чего ради он бежал, если ему нечего бояться и он ни в чем не повинен?

– Я уже сказал – не мне ты будешь это разъяснять.

– Тогда мне тем более надо допросить этого Рицлера, – решительно подвел итог Курт. – До беседы с ним мне попросту не о чем говорить с Керном. Мы дали ему довольно времени, чтобы чуть оклематься – довольно для того, чтобы отвечать на вопросы.

– Мне придется присутствовать, – предупредил Ланц, и он отмахнулся:

– Плевать, пускай соберется хоть кардинальский consilium.

Вести

беседу Курт решил прямо в камере – пусть, видя, что окружает его, переписчик не забывает, где находится, и понимает, что его ждет; Ланц прекословить его решению не стал. Вообще, чуть унявшись, он подумал, что все складывается лучше, чем могло бы: Керн не явился к нему, требуя немедленных объяснений, не вызвал безотлагательно к себе, а главное, чего он не на шутку опасался, никто из старших сослуживцев не сделал даже намека на попытку перехватить у него дело, как только оно перестало почитаться всего лишь его блажью и приобрело хоть какой-то облик подлинного дознания. Ланц не мешался с советами, пока они, прихватив из коридора скучающего недовольного Бруно, спускались вниз; Курт не услышал ни единого слова наставлений, как ему д олжно вести себя и чего не надлежит делать, ему не было предложено препоручить опрос подозреваемого более опытному и знающему, а в подвале Дитрих просто молча встал у стены напротив решетчатой двери подле слабо горящего факела.

Охрана была представлена немолодым человеком с острым, темным взглядом бойца и равнодушно-скучливым лицом свинопаса; вручив ключи, он удалился, не уйдя вовсе, однако отступив вдоль ряда пустующих камер достаточно далеко, чтобы не слышать предстоящего разговора. Бруно, вряд ли понимающий, для чего он нужен и что ему делать, пристроился рядом с Ланцем, глядя в пол и супясь все более.

Переписчик лежал все в той же позе – на левом боку у самой стены, явно провалившись в сон, не приходя в сознание; лицо было бледным, однако уже не столь почти бескровным, как час назад. Он зашевелился при звуках гремящих в замке ключей, а когда, скрипнув давно не смазанными за ненадобностью петлями, растворилась решетка двери, открыл глаза, глядя перед собой еще неосмысленно и мутно. Понимание всего, что происходит, подступалось медленно, отображаясь каждой мыслью в его взгляде, все более настороженном, после – испуганном и, в конце концов, почти паническом.

– Здравствуй еще раз, Отто, – вздохнул Курт, присевши на корточки напротив, и тот, вздрогнув, рывком подался вспять, втиснувшись в стену спиною и вцепившись в каменный пол пальцами, запачканными его засохшей кровью. – Поговорим? Наша прошлая беседа оборвалась как-то уж крайне невовремя.

Рицлер не отозвался ни словом, не шевелясь и лишь глядя на человека перед собой уже с неприкрытым ужасом; Курт, однако, ответа на свои слова сейчас и не ожидал.

– Ты понимаешь, где находишься? – продолжил он тихо, и на этот раз переписчик, кивнув, едва слышно выдавил:

– Да… понимаю.

– Понимаешь, почему?

Тот хотел снова кивнуть, однако, оцепенев на миг, лишь отчаянно замотал головой:

– Нет, я не понимаю… Я ничего не понимаю, почему я в Друденхаусе? Я не сделал ничего, чтобы заслужить такое!

– Тогда почему ты убегал? – возразил Курт, по-прежнему не повышая голоса. – Ты солгал, чтобы иметь возможность уйти в комнату, имеющую запасной выход, и бежал;

ты не остановился, когда я велел тебе, и даже раненым все еще пытался скрыться. Отто, ты ведь неглупый парень, дураки в университете долго не держатся и помощниками библиотекарей не становятся; так скажи мне – неужто ты сам не понимаешь, что все это более чем подозрительно?

– Но я ничего не сделал… – начал переписчик, и он предупреждающе вскинул руку:

– Отто, не надо. Ты ведь понимаешь, что такие слова в этих стенах слышали не одну сотню раз. Понимаешь, что они для меня ничего не значат – это не подтверждение твоей вины, не свидетельство невиновности – ты будто вообще ничего не сказал. Это – как бессловесный крик, который не обозначает ничего. Соберись, пожалуйста, и – более я не желаю слышать этих слов; это – понятно?

Рицлер торопливо закивал, и Курт улыбнулся, отчего переписчик посерел совершенно.

– Хорошо. Просто уясни, что это сбережет нам обоим бездну времени – к чему произносить бессмысленности, а мне отвечать на них, если это все равно ни к чему не приведет… Итак, Отто, теперь, когда мы определили такое маленькое, но весьма немаловажное правило в нашем предстоящем разговоре, я буду задавать тебе вопросы, а ты – рассказывать мне о том, что меня интересует, и теперь я… по-доброму, Отто… прошу говорить мне правду. Мы договорились?

– Да, – кивнул Рицлер потерянно.

– Вот и хорошо. Тогда приступим. Я начну с самого простого вопроса. Почему ты пытался убежать?

Переписчик потянул носом, глядя мимо его лица, и ответил не сразу.

– Я… – тихо и с почти физически осязаемым усилием пробормотал Рицлер, – я… испугался…

– Это я как раз понимаю; но – чего?

Тот покосился на недвижных Ланца и Бруно за спиной майстера инквизитора, уронил взгляд в пол, дыша тонко и прерывисто, лихорадочно отирая покрытый испариной лоб пальцами, оставляющими на бледной коже грязно-красные полосы; Курт склонил набок голову, чуть повысив голос, но выговаривая слова по-прежнему спокойно.

– Отто, давай установим еще одно правило: ты не будешь молчать в ответ на мои вопросы. Это ведь тоже ни к чему; если ты молчишь, это означает, что ты измышляешь годящийся к случаю ответ, id est[129] – что? не намереваешься говорить правды. Итак, давай мы начнем сначала, и теперь будь любезен мне ответить. Почему ты сегодня пытался сбежать от меня?

– Я испугался, – повторил тот одними губами и, увидев его нахмуренные брови, поспешно продолжил: – Я думал, меня хотят обвинить…

– Кто? И в чем?

– Вы всё спрашивали о Филиппе, и я подумал… Вы так говорили, так намекали – я думал, вы пришли, чтобы меня обвинить в том, что я его убил! В университете говорят, – все быстрее и громче, захлебываясь в словах, продолжал переписчик, глядя в сторону, – что его отравили, что Инквизиция ищет отравителя, а вы все время так говорили, будто это я! Вы меня запугивали, и я поду…

– Неправда, – возразил Курт тихо, и тот оборвался на полуслове, царапая ногтями пальцы мелко подрагивающих рук, лежащих на коленях. – Здесь есть свидетель нашего разговора, который слышал каждое мое и твое слово; и это, Отто, неправда. Я не запугивал тебя, не предъявлял тебе никаких обвинений и не намекал ни словом ни на что подобное. Из чего ты мог вывести такое подозрение?