Кони пьют из Керулена
Шрифт:
Онемели все. Застыли. Кажется, появись сейчас призрак с того света — легче было бы поверить в его существование.
Первым опомнился председатель.
— Что, не приняли добра молодца новые хозяева?
Ничего не ответил Ванчарай. Он словно бы и не слышал председательского вопроса. Немигающими глазами Ванчарай оглядел членов правления и, выставив, как слепой, черные руки вперед, сделал шаг к председательскому столу, затем еще один шаг а опустился на колени.
— Судите меня… — голос у Ванчарая хриплый, глухой, простуженный. Кашель
— За ошибки судите…
— За ошибки? — вопрос председателя злой и насмешливый.
— Я ошибся в диагнозе… Не мог подумать даже…
— О чем не мог подумать?
Ванчарай закрыл глаза и долго молчал. Все ждали, когда он справится с очередным приступом кашля и соберется с силами. Наконец, Ванчарай сказал:
— Бухгалтер Гомбо душу самураям продал…
Трудно сглотнув, добавил:
— И отец мой тоже…
— Но отец твой сегодня ночью убит пограничниками, — резко, словно кнутом хлестнул, бросил председатель.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ванчарая от этого жестокого сообщения. Он только поднял глаза на председателя, поглядел, не мигая, и тихо, одними губами, проговорил:
— Туда ему и дорога!
Ванчарай неловко качнулся и упал, распластавшись на полу. Его подняли и вынесли в соседнюю комнату.
— Но Гомбо два дня назад отпросился и уехал в аймачный центр. Лечить зубы. Ему всю рожу вот так разворотило, — сказал председатель и, недоумевая, поднял плечи.
— Он уехал, по всему видать, не в аймачный центр, — высказал предположение парторг Жамбал, — а туда. Да, туда, на ту сторону. На Ванчараевом коне…
Давно порывался что-то сказать Дамдинсурэн, но никак не мог улучить удобного момента. Наконец, его заметил Самбу.
— Что у тебя? — спросил Самбу.
— Я случайно нашел Ванчарая на Черной речке. У него голова разбита. Двое суток он там лежал, пытался ползти…
— Час от часу не легче…
В тот самый вечер, когда председатель жестко предупредил Ванчарая об особой ответственности за скакунов и велел ему срочно выезжать к табунщику Найдану, Ванчарай впервые усомнился в правильности своего диагноза. «Скакуны — не какие-нибудь клячи-заморыши. Так что простыть едва ли смогут. Если даже простынут, то так тяжело болеть не будут… А что, если…», — мысль Ванчараю показалась ужасной.
И когда они ужинали с Гомбо, и когда Ванчарай стал собираться в дорогу, мысль эта сверлила его мозг, не давая покоя. Он сказал:
Слушай, Гомбо, недавно ты был у Найдана…
Гомбо насторожился, пристально поглядел на Ванчарая.
— Кроме своего дела — пересчитать скакунов, ты, говорят, устраивал скачки на Орлике?
— Устраивал, — буркнул Гомбо, — а что из этого следует? Загнал?
— Может, и загнал. А, может, и хуже. Хворает Орлик. И Лебедь хворает.
— Только и всего? — усмехнулся Гомбо.
Ванчараю показалось, что в его голосе прозвучало злорадство.
— Ты, брат, лечи и
— А ты? — разозлился Ванчарай. — Будешь считать дохлых и списывать?
— Ну, зачем так? Все не передохнут. А если и передохнут, то твоя какая забота? Ты самоотверженно боролся за их жизнь… Что еще надо?
— А отвечать?
— Отвечать будут те, кто ходит за скотом. Только надо умело их подставить… как доярок.
— Значит, доярок я подставил? — Ванчарай задохнулся от ярости. — Это же наглость!
— Не кричи, пожалуйста, здесь не конский базар и не скачки.
Ванчарай замолчал, не находя слов для ответа. Со страшной обнаженностью он вдруг понял, для чего длинными вечерами этот «бухгалтер смерти» голубиным голосом расписывал, не жалея красок, распрекрасную страну Восходящего Солнца и блага, какие дает деловым людям свободно-предпринимательское общество, расписывал особняки и уютные виллы с первостатейными красавицами на берегах корейских морских заливов… для чего поругивал народную власть в Монголии, а заодно и Советский Союз. А он, дуралей, верил и поддерживал болтовню, хуже того, нередко сам пел с голоса этого бухгалтера. Слушал отца. «Держись поближе к Гомбо, он практичный, трезвый и рассудительный парень», — твердил тот. А тут, оказывается, одно осиное гнездо.
Гомбо по-своему понял молчание Ванчарая. Заворковал:
— Будь благоразумным человеком, аха. Что бы здесь ни случилось — тебе ничто не грозит. Мы побеспокоимся…
— Кто это мы? — спросил Ванчарай, сдерживая ярость.
— Я, твой отец…
— И отец мой тоже?
— Брось притворяться, Ванчарай! Мы давно связаны одним арканом…
— Как это связаны? — растерянно и глухо спросил Ванчарай.
— А так… Летом, если бы стали докапываться, откуда в семью Чултэма пришла черная смерть, дорожка к тебе бы привела… Ведь ты тогда «гостинец» увез в степь.
— Какой гостинец?
— А конфетки в красивых обертках, неужели не помнишь?
Холодная испарина покрыла лоб Ванчарая. Он вспомнил, как согласился увезти на далекую стоянку Чултэма, на Черную речку, «гостинец» ребятам от Гомбо. «Только ты сам не ешь», — трижды напомнил тогда Гомбо.
— А если бы съел? — спросил теперь Ванчарай.
— Сделал бы непоправимую глупость, — усмехнулся Гомбо, — достиг бы вечного блаженства: А тебе оно пока ни к чему…
Теперь Ванчарай уже не мог сдерживать своей ярости.
— Ты… ты за сколько продался самураям?
Гомбо ощерился и хотел встать — он сидел на кровати. Но в это мгновение Ванчарай без размаха, тычком, сунул кулак в зубы Гомбо. Что-то хрястнуло, Гомбо перевернулся на спину.
Первая мысль Ванчарая была: сейчас же, не медля, пойти к Самбу и Жамбалу и рассказать им все. Потом скакать к пограничникам.
Но получилось все по-иному…
Ванчарай опоясался надел шапку и пошел к дверн. Только наклонился, чтобы выйти, тут же и обмяк, словно мешок, — по затылку его молотком ударил Гомбо.